Юрий Хвалев - Кузнечик сын кузнеца (рассказы)

- Прости, - отвечает она. - Мне нужно идти работать.

- А вечером?

- Лучше не спрашивай.

Вечером, редактируя статью, она ставит галочки; от перемены мест цитат из классиков изменяется словарный запас.

- Почему именно карандашом? – потягивая пиво, спрашивает он. – Есть же компьютер.

- Мне так проще, - отвечает она. – Хотя… м-м-м, почему бы нет…

В полумраке вспыхивают плазменные панели. В телевизоре плавает говорящая голова. Звучит музыка, которая делается ораторским мастерством, поэтому не нужно напрягать голосовые связки. В компьютере живёт тысяча непрочитанных писем; крупные деньги лучше сберегать в бумажных носителях. Записаться в друзья можно одним победоносным кликом; от фотошопа появляются отвратительные прыщи. Стук по клавиатуре смешивает родной алфавит с английским. Между делом можно разложить косынку. Редактируя статью, она незаметно попадает в социальную паутину , где мнение большинства преобразуют истину. Вопросы сыплются, словно из бараньего рога. В основном изобилуют стилистические ошибки. Написание текстов становится для всех хобби.

- Хватит! – кричит она. – У меня кружится голова. Убирайся!

- Что с тобой муха? – спрашивает он.

- Что ты сказал? Я не расслышала, повтори…

- Я сказал: у тебя красивые… крылья…

В свете ночника зарождается утро. Она давно проснулась, но продолжает лежать с закрытыми глазами, потому что ей хорошо ведь рядом его дыхание. Любовная связь стёрла неприятный вкус вчерашнего вечера. Как же ей хорошо. Впервые за много лет случайных связей ей по бабски просто и хорошо, когда не нужно притворяться: скулить, чередуя оханье с аханьем, когда удовлетворение воспринимается как должное, ожидаемое много, много раз.

От сказанных слов «доброе утро» становиться теплее на душе. Перемещение по комнатам приобретает особый, семейный смысл, правда, у каждого свои естественные интересы: он с голым торсом делает гимнастику, она подчеркивает свою красоту у зеркала.

- Моё лицо, посмотри! – вскрикивает она. – Жёлтого цвета. А в глазах почему-то тёмный оттенок.

- Успокойся! - требует он. – Я не вижу никаких проблем. Всему виной зеркало... азиатское производство… так что… это оно искажает...

На некоторое время она успокаивается, потому что слова суженого кажутся убедительными, тем более её лицо по-прежнему красиво. Она даже не замечает, как сужается разрез глаз, потому что её потребительская жизнь трансформируется в лучшую сторону. Всему виной чувство близости к нему, когда не страшно идти по самому краю, осознавая, что падение возможно только на длину привязанности .

Сослуживицы на работе перестают с ней здороваться.

«Завидуют», - думает она.

Старого руководителя за переплату налогов привлекают к ответственности, и на его место приходит новый руководитель, который вместо служебных романов предпочитает мемуаристику. Зная её скверный характер, никто не решается сказать, что она изменилась в лице.

Вечером, возвращаясь с работы, она встречает у дома дворника, который, перекладывая листву с места на место, бросает в её адрес:

- Галбир сайтай! (2)

Она понимает это как должное, но переспрашивает:

- Правда?

- Галбир сайтай, - повторяет дворник.

В квартире пустота; его нигде нет. Только на зеркале паутина и надпись черным маркером:

«Здравствуй, муха!»

Перед тем, как разбить зеркало она всматривается в лицо: чуть плоское, с желтоватым оттенком; где главное притяжение – большие карие глаза, правда, чуть-чуть стеснённые узким разрезом, нос прямой, в выразительных губах еле заметная усмешка, щёки…

«Бах!!»

Зеркало разлетается на маленькие кусочки.

Части лица падают плавно, словно осенние листья.

Уже поздно, но ей нужна скорая помощь, которая, как обычно, приезжает вовремя.

- Доктор, что со мной? – держа в руках старую фотографию, спрашивает она. – Моё лицо…

- Бесподобно… вы… красавица! – от восхищения доктор хлопает в ладоши.

- Но оно изменилось!

- Это влияние иго...

- Иго?

- Да…

- Что же мне делать?!

- Ждать. Иго когда-нибудь кончится…

(1) New– новый диск Пола Маккартни (2013).

(2) Галбир сайтай – красивый (монг.)

Под вечер пришли первые заморозки. С серого неба ветер срывал белые хлопья, похожие на пух, которые кружились, словно в хороводе, и казалось не падали - просто исчезали – коснувшись земли, потому что в ней всё ещё хранилась теплота бабьего лета. В облаках забрезжила синева. И тут же, словно золотые рыбки, показались звёзды. Добавив бескрайним просторам: полям и лесам, убегающей вдаль реке, - света, от которого эта родная земля, уходящая в бесконечность, приобретала особый, священный смысл и от этого значения замирало сердце.

- Что-то сердце ноет, - сказал человек, стоящий посередине этой бескрайней земли. – Точно к снегопаду…

Эти слова он адресовал самому себе: вслух, громко, чтобы обозначить своё присутствие, возможно, как напоминание тому, кто наверху – главный - и от которого зависит будущее пожилого человека.

«Кто я, - спрашивал он про себя. – Сейчас древний Иван, вечный дед, не помнящий родства…»

После этих слов дед всегда улыбался. Как-то не произвольно они всегда выскакивали, можно сказать, случайно. Затем шутка зависала над бездной, над желанием уйти, чтобы не возвращаться, потому что давным-давно настало дедово время. А небесная канцелярия, как назло, молчала, словно издевалась, возможно, специально путала списки претендующих ввысь лиц. Или ещё хуже – главный - от которого зависело будущее вечного деда, специально его вычёркивал, как до конца не определившегося.

«Ты кто?» – спрашивал деда во сне голос .

«Я защитник, а ещё валяльщик, - отвечал дед. - Но больше защитник».

«Валяльщик, это кто валяет валенки?» - спрашивал голос .

«Да. Да, - соглашался дед. – Точно так».

«Ты уж определись защитник ты или валяльщик, - предлагал голос . – Хотя защитников у нас здесь хоть пруд пруди. Да и валяльщиков хватает».

«Ну не могу я быть вечным дедом», - умолял дед. – Я хочу к вам».

«Ещё не время», - предупреждал голос .

«Ну, что же мне делать?»

«Ждать».

Дни вечного деда тянулись медленно, словно прорезиненные, за одним сезоном проходил другой, а он всё ждал, когда же голос озвучит долгожданный конец. И он с одухотворённым лицом, взяв давно собранный чемоданчик, где всё необходимое: нижнее бельё, выходной костюм, носки и валенки, - наконец-то отправиться в путь. Но голос молчал, дни наслаивались одни на другие, и ничего не происходило. Одинокая, монотонная жизнь стирала временные границы. Он уже не помнил дату своего рождения, где учился и работал, когда воевал и с кем. Выцветшие документы уже не имели значения, потому что даты выветрились, а без них человеку сложно доказать: где он родился, жил, да и жил ли вообще. Фотографии пожелтели, и уже нельзя было сказать определенно, кто на них запечатлён в смысле личности. Танкист у боевой машины, хорунжий на коне, драгун с роскошными усами, - все были когда-то защитниками отечества. Были в прошедшем времени; и от них осталось только мгновение – зафиксированный миг - приуроченный к определённой дате истории.