Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Ой, мороз-мороз! Не морозь меня! — завел кто-то, и гости грянули так, что крыша на доме подскочила:

— Не морозь меня-а-а-а, маиво ко-оня-а!

— Пойдем, Вер, песни начались. Попоем!

— Я посижу еще. Люд, мне завтра надо бы ехать.

Люда бросила поправлять платье и всплеснула руками.

— Да ты что? Завтра ж самый смак! По родычам пойдем, там-тут посидим. К вечеру сеструху надо на тачке катить, в ставок вываливать, да Ларка хитрая, видишь, в городе осталась. Но все равно, мужики в платья нарядятся, будут дурковать.

И проломившись по узкой тропке через кусты, закончила решительно:

— Послезавтра и поедешь. Тимоха проспится и на станцию отвезет. Или в Бердянск с дядей Михой двинешь.

Следующий день слепился в голове Ники огромным лоскутным одеялом с рваными краями. Застолье утреннее, стоны похмельных мужчин, внезапные песни и громкий смех. Нестройная толпа во главе с аккордеонистом, салютующая бутылками и стаканами, и вот уже застолье у Петрика, потные родители, мать в панике озирающая накрытые столы, отец, что-то рассказывающий сыну, который оглядывался в тоске, кивая стриженой головой и держа в руке неизменную парадную фуражку. Рыдания Насти, что заглушали тоскливые песни. И танец новобрачных, сверкание люрекса на широких плечах невесты и жених в крепких женских руках. Снова переход по центральной улице, крики соседям, что собирались на скамеечках, разглядывая гостей.

Пару раз Ника убегала в детсад и там, надевая белый халатик, с удовольствием возилась с малышней, пока Инна, наспех переодевшись, бежала к пирующим. А после, вернувшись, притаскивала с собой куски жареного мяса прямо в тарелке, вперемешку с солеными помидорами. Пирожные и ломти свадебного торта с каменной твердости сахарными розами. Падала на стульчик и рассказывала Нике о том, что она пропустила:

— Петруха подрался! Ну, я думала, он в первый день еще загавкает, запозднился. А щас — дяде Михе навалял, за то, что Миха плясал с Караваихой. Ну, то так, ему просто подраться схотелось. У нас знаешь, гостей провожают и кланяются «извините, что без драки».

Инна хохотала и совала Нике кусок торта.

— Ты ешь, ешь, тетка Равилька пекла. Они татаре, знаешь, какие вкусные делают сласти. Спать-то где будешь? Хочешь, раскладуху поставлю в кладовке. Сегодня всего трое ночуют, Костик, Машенька да Владик.

— Хочу. В кладовке. А завтра поезд во сколько?

— На станции-то? В пять вечера проходит. На Мелитополь. Поедешь?

— Пора мне.

— Ладно. Ты щас-то побеги, там народ уже переодевается, морды красят. Шо черти! Тимоха у меня ночнушку выпросил, в ней по улицам скакать. У Людки фотоаппарат японский, она потом в городе напечатает фотографий, уй, поржем после!

Инна быстро расчесала короткие черные волосы, вытянула губы, крася помадой и пристально глядя на себя в зеркало, добавила:

— Еще ж Ларка приехала. Класс будет, она ж старше Настьки, ее в тачке повезут выкидывать. И Леонору Палну хотели, да к ней не подступишься. А Ларка тебя искала. Привет, говорит, Веруне от дяди Феди.

— От кого?

Ника совсем собралась остаться в детсаду и снова отправить Инну развлекаться. Но заинтересовалась.

— Какого дяди?

— Феди. Как в мультфильме, прям. Дядя Федор. Твой дядька. Ты иди, Вер, она расскажет. А как устанешь, приходи, я снова сбегаю.

— Я недолго.

Лариса встретила ее как старую подругу, стиснула в объятиях, чмокая красной помадой и гордо поглядывая на любопытных тетушек.

— Верунчик!

Но ее тут же оторвали, завертели и она издалека, смеясь и поднимая руки, на которые соседки натягивали какое-то рванье, только кивала, подмигивая.

Потом была нелепая бешеная скачка по ухабам и рытвинам. Парни катили тачки, в которых подпрыгивали мальчишки, свистя и улюлюкая вслед хохочущей Ларке, она ехала первой, и рядом с редкими камышами ее аккуратно вывалили на желтую полосу песка, а потом гонялись, стараясь загнать в воду, где в панике орали гуси.

Устав веселиться, медленно шли обратно. Повизгивал аккордеон, Лариса шла, скомкав в руке оборванный подол старого платья, весело огрызалась на бегающих мальчишек.

— Догоню щас! — кричала грозно, — нашли перестарка, да я из рейса вам сюда капитана привезу!

— Ларка-капитанша! — орали мальчишки, прыгая и сверкая мокрыми босыми ногами, — капитанша-Ларка!

В доме Элеонора Павловна осмотрела очередной разор и скомандовала:

— Ну, будет! Убраться надо, а к ночи сядем с чайком, уже по-тихому.

— Ма-а-а! — трагически заорала невеста, выныривая из глубины дома, подняла руку с зажатой в ней фотографией, — ма-ма, да что же это? Я чего нашла!

И, суя матери измятый снимок, упала на стул, всхлипывая. Женщины столпились, заглядывая через плечо, толкая Элеонору Павловну в бока. Ларка, оторвав, наконец, мешающий кусок подола, тоже устремилась к матери.

— Покажь. Что там, что?

Элеонора Павловна повернулась к соседкам спиной и отступила, оказываясь рядом с Никой, что стояла у стены.

— Да что. Ничего! Идите, мы сами тут разберемся.

Ника вздохнула. Хотела у Ларисы спросить про дядю, какого-то Федю, но та прыгала вокруг хозяйки, вырывая снимок и, рассмотрев, уставилась на Настю с горестным восхищением:

— Вот. Это. Да. Ну, Петрик, ну, прожига!

Ника посмотрела на снимок в откинутой руке.

Довольный Петрик раскачивал качели, придерживая под спину тонкую девочку с темными волосами, поднятыми, как языки пламени. Прямо в экран летели стройные ножки в туфельках, закидывалось смеющееся личико, руки крепко держали железные прутья.

— Там и число-о-о стоит! — плакала Настя, тыкая пальцем в молодого мужа, что стоял позади, повесив голову, — пока я тут, пока я такая вот, а ты там, с какой-то! Мама-а-а!!!

Элеонора Павловна растопырила руки и, приговаривая, стала толкать уставших гостей на выход:

— Все, леди и джентлемены, пора и честь знать. Погуляли, теперь дайте уж нам самим разобраться. У невесты вон нервочки, устала.

— Устанешь тут, — хихикнула одна из соседок и умолкла, глядя снизу вверх на выпрямляющуюся хозяйку.

— Еще что скажешь? — немилостиво вопросила та.

— Совет да любовь, — поспешно ответила неразумная и удалилась, подхватив под руку качающегося супруга.

Двери захлопнулись, оставляя внутри электрический свет над грязными тарелками, упавшими фужерами и пустыми бутылками. Лариса, оседлав скамейку, прижимала к себе плачущую Настю. А Петрик благоразумно отступил в угол и стоял там, рядом с отцом невесты, поглядывая то на молодую жену, то на тещу.

Элеонора Павловна еще раз посмотрела на зажатый в руке снимок и перевела вопросительный взгляд на новоиспеченного зятя. Глухое молчание встало под люстрой с чашечками в виде тюльпанов. Петрик сглотнул и криво улыбнулся.