Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Дым поднимается вверх и значит я прав…

Кто говорит со мной?

Кто говорит со мной здесь?

Любимой песней Никаса была развеселая «Бухгалтер, милый мой бухгалтер» и Ника всегда думала, ну и что же, ведь это такие пустяки, ну нравятся им совершенно разные вещи, но это ведь не жизнь, а так, что-то воздушное, ненастоящее. Но все чаще всплывал в голове вопрос — а что же тогда жизнь, что настоящее? Одеяла с тиграми и сервиз «мадонна»? Сберкнижка у мамы Клавы? А точно ли это ее, никина жизнь? И есть ли другая? Очень хотелось, чтоб была. Но вдруг это все сказки. Но вот он поет…

— Спасибо тебе.

Он повернул к ней лицо:

— За что?

И кивнул в ответ на молчание.

Она слушала и слушала рвущие сердце слова.

В Жданове закончится ее путешествие в непонятно куда. Она попрощается с Фотием и поедет домой. Там мама и Женька. Они, конечно, обменяются телефонами. И он, конечно, ей позвонит, а может быть, даже приедет пару раз. Поедут за город. У них будет секс. Конечно, будет. Она этого хочет и наплевать ей уже, что там с Никасом и кто с ним. Ей нужен это мужчина. Фотий сорока шести лет. У него, конечно, есть жена, это он в поездке такой смелый, потому видать, и торопился, искал ее…

Нет-нет-нет! Она должна знать, что там с Никасом. Если никакой любовницы нет, она сама предложит ему развестись. Будет жить одна. Найдет работу. Будет гулять с Женькой. И ждать, когда Фотий сумеет вырваться и примчаться на своей неутомимой Ниве. Жаль, ее жизнь останется такой же, как и была, пусть даже с некоторыми переменами. Пусть даже они прекрасны и огромны.

— Ты меня вообще ни о чем не спросила. Только насчет маньяка.

— Нет! Не говори ничего сейчас, пожалуйста! Пусть мы просто едем три часа…

— Боишься узнать и расстроиться?

— Боюсь!

— Зря.

Она разобрала волосы и медленно заплела две косы, кинула их за спину.

— Все равно не говори.

Фотий кивнул. Она все время удивляла его. Уперлась и насупилась, сидит, воюет свой кусок покоя, зная, что есть у него границы. Кажется, пустяк, но не каждый сумеет так взнуздать мироздание, выбирая для себя его части.

«Да ты влюблен! По уши! Потому все в ней — чудо…»

Тормозя перед полосатым шлагбаумом, он хмыкнул. Ну да, влюблен. Нормально. Глядя, как мимо катит испачканный состав, круглясь цистернами, осторожно подумал ночную мысль — про любовь. И улыбнулся.

«Торопишься, как заяц в капкан, аж спотыкаешься!»

— Ага. И начхать.

— Что?

— Это я так. Сам себе. Ника, не смотри так, это не возрастное!

Теперь улыбнулась она, бледной, немного больной улыбкой. А ему захотелось петь, орать, вытащить ее из машины и потаскать по дороге, как утром, на плечах, пусть еще повизжит. Поэтому он насупил брови и стал сурово ждать, когда светофор загорится зеленым.

«Мед и молоко под языком твоим»…

Фотий сидел, привычно положив руки на кожаную оплетку, постукивал пальцами. Силуэт Ники еле просматривался за стеклом телефонной будки. Вот она переступила с ноги на ногу, повернулась, ища его взглядом. И подержавшись глазами, как за руку, отвернулась снова. Убрала с плеча распустившуюся косу.

Мед и молоко…

Он говорил это девчонкам, в колхозе. Черт, сто лет тому это было. Библейская цитата всегда работала. Поцелуй, потом нараспев в маленькое ухо — мед и молоко… и обязательно добавить мимоходом «это из библии, песнь Соломона». Выслушивая ответное «ах», уже осторожно двигать ладонью, отыскивая пуговицы на платьишке.

Надо было прожить целую жизнь, почти тридцать лет, чтоб, наконец, почувствовать мед и молоко под языком. С Катериной не было такого. Безумные какие-то страсти были, казалось, исполосовали все нутро, казалось, шрамы навечно останутся. И вот в памяти только слова, было так и эдак. А что именно было, чем пахло, как шатнуло — за словами ни-че-го, будто пустырь за кольями забора. Пашка вот остался. А мед с молоком… Хотелось бы думать, что ее удивленное «О!» тоже об этом. Что с удачливым мужем не было такого, как со старым дядькой Фотием.

Прекрати, одернул он себя, нехрен кокетничать, не девка на выданье. Она тебе сказала — и я. Не испугалась твоих сорока шести. Вот и верь. Сиди и верь. Жди.

Ника снова оглянулась, чтоб увидеть за стеклом будки и стеклом машины его лицо. Улыбнулась, понимая — он не увидит улыбки. И нажала на рычажок. В библиотеке никого. Она боялась звонить домой, казалось ей — мама сразу поймет, услышит по голосу, что с Никой случился Фотий, начнет панически расспрашивать. Снова прижала трубку к уху и набрала номер Васьки.

— Халлоу! — манерно сказала та после трех писков и пары гудков, — вот дую вонт, май диар? Куська, это ты там молчишь?

— Откуда узнала, что я?

— Ну, так межгород же! А кто мне еще будет звонить с другого города?

— А чего на инглише вдруг заговорила?

— Тренируюсь, — важно ответила Васька, и вдруг заорала так, что Ника подскочила, ударившись локтем, — Кусинька, родная, это ты! Живая! Блин, я соскучилась! Где тебя носит ваще?

— Я в…

— Тут приходила твоя Тина Дивановна! Такая вся ламца-цыца, в полиэстере, но ничего, вежливо так со мной, но, Кусик, я ж тебя все равно больше люблю! Ты когда приедешь?

— Я…

— Слу-у-ушай, у меня тут такое! Ко мне пришла Надюха, ты помнишь Надюху? Ну, такая, обсосанная вся, с жирной башкой?

— Не пом…

— Прикинь, она написала в Америку, Куся! В Америку! И теперь едет туда замуж! О-о-о, если Надюха там нашла себе мужа, то прикинь, какого я могу себе найти! В-общем я уже написала анкету, и фоточки. Учу инглиш. Я вонт мени чилдренз фор май бьютифул лайф. Круто?

— З не надо.

— Что? Какое зы?

— Чилдрен — это множественное число. Не надо окончание.

— Кусинька, какая ты умная! Скорее давай приезжай, будешь мне переводить письма. Да. Да?

— Хорошо. Тебе моя мама случайно не звонила?

— О, супер и супер! Я напишу пока на русском, да? Мама? Звонила да. Куся! Вот!

— Да говори уже!

— А эти, которые морские пожарники, они в рейсы ходят? Ну, если пароход загорелся не у нас, а черти где, чтоб валюту не тратить, может там и наши пожарники тоже? Ну, это — бороздят.

У Ники засосало под ложечкой. Зная прихотливый ум подруги, она была уверена — пожарники вынырнули из моря не просто так.

— Васька, скажи толком, что случилось?

— Так это ты скажи, что случилось-то! Мама твоя ахает только и причитает, хорошо говорит, если моя Веронка в гостинице, я, говорит, буду туда звонить, ну и в морг заодно. Я ей говорю, Нин Петровна, да чего ж в морг, даже если, они там как шашлык, не разглядишь. А она как заплачет. Мне кажется, это глупо. Надо верить в хорошее. Я вот верила и ты опа — звонишь! И даже письма мне переведешь. Так ты когда приедешь-то? А Никас твой, он как — ничего? Ну, он это… Кусинька, ты только не плачь, если что. Живой он?