Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Вася! Я ничего не понимаю! Что с Никасом?

— А ты вообще где?

— В деревне я была, на свадьбе! Что с Никасом? Какой пожар?

— А кто женился?

— Вася!

— Угу. Да. Извини, я просто никак не пойму. Давай без понятия расскажу все по порядку.

— Расскажи!

— В-общем, твоя Тина сказала, что какой-то там Атос, он уехал. Вот ты уехала и через день уже и он.

— Плевала я на Атоса!

— Поняла. Рассказываю дальше. А позавчера она снова позвонила, мне. А говорит, что там слышно про Нику? Я говорю, ничего не слышно, она к мужу уехала же. А она говорит, да я знаю-знаю, но дело в том, что сегодня радиограмма пришла, в бассейне, в Азово-Черноморском, судно загорелось. В бассейне, Куся, это в море в смысле?

— Да, — глухо сказала Ника, — в море.

— Она сказала — «Каразино». А маме твоей не хочет звонить, потому что мама расстроится сильно. Так что она мне позвонила. А я уже…

— Маме?

— Ну да. Кусинька, я осторожно. Тем более, Тина сказала, жертв нету. Трупов в смысле. И что пожарные хорошо поработали. Вот мне интересно — в море пожарные. Но я осторожно сказала!

— Представляю…

— И, конечно, нам с Ниной Петровной очень интересно, что с тобой-то?

Ника беспомощно глянула на последний жетон и скормила его автомату.

— Васька, звони маме, скажи, я в полном порядке. Перезвоню ей скоро. Узнаю про Никаса и перезвоню.

— И мне!

Ника сунула трубку на рычаг и выскочила из будки. Упала на переднее сиденье, захлопывая дверь.

— Надо к порту. Срочно!

Фотий кивнул, вдавливая педаль. Вывернул руль, поглядывая через плечо, повернул к шоссе, внимательно слушая сбивчивый Никин рассказ. У той на белом лице глаза казались совсем черными, губы дрожали, как и пальцы, которые она сплетала и расплетала на коленях.

Кончив рассказывать, замолчала, пристально вглядываясь в мелькающие дома, будто взглядом проталкивая их назад, чтоб ехать быстрее. И он молчал, гоня от себя мысли о том, что все кончилось раньше, и так внезапно.

— Ника. Ты слышишь меня? Возьми в бардачке блокнот, запиши адрес.

Она кусала губы, глядя вперед, и он возвысил голос:

— Возьми, сказал! Пиши. Южноморский район, поселок Низовое, первая линия, домовладение 40 дробь два. Телефона там нет еще. Запиши ждановский телефон, мой друг Михаил, если что надо будет, он сделает или мне передаст. Если надо срочно — шли телеграмму. Ты поняла?

Отнял руку от руля и вынув исписанный листок из Никиной руки, запихал ей в нагрудный карман куртки, вжикнул короткой молнией.

— Не потеряй!

У серого здания торгового порта стояла небольшая кучка женщин, одна из них, как только Ника выбежала из-за угла, где Фотий остановил машину, быстро пошла навстречу, близоруко вглядываясь:

— Вы кажется, тоже на «Каразино»? Я вас видела, после Венеции я приезжала к мужу, потом на другом судне он ходил и вот сейчас снова здесь.

— Что там? — хрипло спросила Ника.

— Они на рейде, их сняли с горящего «Каразина», проходил мимо рыболовный кажется, кораблик. Тоже шли в Черное, и получили радиограмму. Сегодня к ночи должны встать к причалу. Там жены пошли звонить, пойдемте, узнаем новости.

Ника пошла рядом с ней, а та все трогала ее рукав, перескакивая с одного предложения на другое, пыталась что-то рассказать.

— Главное, все живы. Понимаете? Все. Самую малость кто-то обгорел, ну и очень хорошо, что рядом проходил этот… какой-то «Профессор» Топильский, что ли. Но как страшно, страшно. А сын мне… я же думала, в отпуск сейчас… Что?

Крикнула, когда из расходящейся кучки замахали руками. И побежала быстрее. Ника заторопилась за ней.

Низенькая брюнетка быстро кивнула обеим, пересказывая на ходу:

— На пятый их поставят. Ночью. Все туда едут, на месте узнать.

И торопясь, исчезла за поворотом дорожки. Оглядываясь на Нику, первая закивала, уже убегая вслед остальным:

— Я побегу! У Сережи сестра тут, в Жданове, я к ней еще заеду и мы вместе.

— Да, — сказала вслед Ника, качнувшись на подгибающихся ногах.

Огляделась. Трехэтажный массивный дом стоял важно и молча, будто ничего не произошло. Вокруг изогнутого прудика клонились кусты и тонкие ивы. С дороги слышался шум. Недалеко, возле дерева стояла девушка, рослая, выше Ники, в дутой куртке с яркими цветными кокетками и такими же заплатами на рукавах. Нервно дергала прядку черных волос. Ника вопросительно посмотрела на нее и та шагнула ближе.

— Вы на «Каразино»?

— Да. Вы тоже?

Девушка кивнула.

— Я никого не знаю. Всего три раза была, никого и не видела в общем-то. Меня Оля зовут. Оля Савченко.

— Я Вероника. Вы не местная?

Та криво улыбнулась и покачала головой, снова накручивая прядку на палец.

Ника ободряюще кивнула:

— Ничего, я тоже не отсюда. Давайте вместе и дождемся, да? Прогуляемся и потом к проходной, я знаю, где это.

Девушка закивала.

— Я сейчас, — сказала Ника, — мне надо вот… с дядей попрощаться, — и горячо покраснела, ненавидя сама себя.

Повернулась. Фотий стоял на углу дома, глядя на них исподлобья. И у Ники защемило сердце, будто его выкручивают зазубренными железными щипцами. Да еще смеются, приговаривая — получай, получай Куся-Никуся за нечаянное свое счастье. Вот ты уже и врешь о нем, оправдываясь перед собой: так надо, есть причины. Так и будет всегда. Всегда они будут, эти самые причины.

Оставив Олю, подошла к Фотию, подняла лицо к его — хмурому, с выгоревшими бровями и жесткой линией рта. Не делая последнего шага, сказала вполголоса:

— Так ты мне про глаза и не сказал.

— Они для медведя. Его Силыч соберет.

— Да.

Они замолчали. Что угодно отдала бы Ника, чтоб шагнуть и прижаться, обхватить руками, прикусить черную вылинявшую футболку на груди. И чтоб никто не оторвал, держать его зубами. Или хотя бы — поцеловаться. Долго-долго. Чтоб дальше ей хватило сил.

Но за спиной ждала испуганная Оля, смотрела, как они разговаривают.

Ника подняла руку, будто чужую, поводила ей из стороны в сторону.

— Адрес, — тяжело сказал Фотий, — в кармане.

— Что?

Он молчал, глядя в ее непонимающие глаза.

— Пока. Фотий, пока, — Ника неловко улыбнулась, кивнула ему и, повернувшись, быстро пошла к Оле.

Он хотел крикнуть, ну, довезу же. Но понял — да все равно откажется. Не потому что скрытничает, а просто — ну, как он повезет ее — к мужу.

— Ясно, — сказал вполголоса, уходя к машине, — как божий день, ясно!

Когда стемнело, он сидел в маленькой кухне, перед столом, заставленным пыльными пузырьками и древними колбами, вертел рюмку, брал с тарелки, что ютилась на расчищенном пятачке, полоску бело-розового сала. И махнув в себя водку, кидал сало следом, медленно жевал, подставляя рюмку под горлышко бутылки. Мишаня, налив, плескал и себе, на донышко граненого стакана, поднимал его и, выпив, обязательно снимал толстые очки, чтоб вытереть глаза. А потом снова цеплял их на горбатый нос.