Инга Петкевич - Плач по красной суке

Весело щебеча, Брошкина уже разливала напиток по стаканам, когда из-за портьеры в комнату просочилось всклокоченное маленькое существо. Оно возникло и остановилось на пороге, широко улыбаясь щербатым ртом и хлопая круглыми совиными глазищами.

— Моя невеста. — Наш герой раскланялся и беспечным тоном представил обществу пришедшего. Лицо его озарилось той шальной, неотразимой улыбочкой, которая так действует на баб, и на меня в том числе. — Прошу любить и жаловать!

Эффект был полный. Все, кто был в комнате, застыли открыв рты. Брошкина пролила вино мимо стакана. Первой опомнилась Клавка.

— Совенок! — громовым басом обратилась она к пришедшему. — Где это он тебя надыбал?

— У ларька, — чистосердечно признался Совенок.

— Я всегда любил маленьких женщин, — пояснил ситуацию наш герой и заботливо стал устраивать свою «невесту» за столом.

— Ты уверен, что это женщина? — усомнилась я.

— А мне уже все равно, — лихо отпарировал он.

Клавка взорвалась громовым хохотом. Брошкина убежала рыдать за шкаф.

— Ух-ух-ух! Уморил! — ухала Клавка под слезный речитатив из-за шкафа.

Я с любопытством разглядывала своего хахаля. За эти дни он заметно поиздержался, слинял с лица, пожух, но держался молодцом, с присущей ему окаянной дерзостью, которая так подкупает баб. Перехватив мой взгляд, он заговорчески подмигнул мне, потом сказал галантный комплимент Нелли насчет цвета ее глаз, мимоходом хлопнул по заднице Клавку и даже крикнул что-то ободряющее за шкаф в адрес Брошкиной…

Постепенно все оживились, и похмелка наладилась. Я на этот раз пила аккуратно и наблюдала. Все дамы напропалую заигрывали с нашим героем, но между собой оставались на «вы», то и дело обмениваясь колкостями и презрительными гадостями. На Совенка никто не обращал внимания. Да и впрямь, кто из них мог серьезно считаться с этой недотыкомкой? Вздор, они-то знали себе цену.

— Шуточки изволите шутить, милостивый государь? — мимоходом обронила Брошкина.

Я тоже неожиданно для себя вдруг развеселилась и предложила им на кооперативных началах открыть мужской публичный дом.

— Мы им должны платить? — удивилась Нелли.

Я объяснила, что давно пора отказаться от счетов, отношений и комплексов, а платить мужикам сдельно или по договору — так будет чище и полезнее для здоровья.

Клавка согласилась, что на самом деле мы давно уже этим занимаемся, но Брошкина пришла в яростное негодование: она все еще надеялась на идеальную любовь.

В спорах и дебатах рождаются истины. И меня посетило откровение. Все они не видели себя в упор: отказывались видеть окружающий бардачный хаос, грязь, вонь, похоть, распухшие рожи и пьяный вздор. Их сознание пребывало в каких-то недосягаемых высших сферах. Весьма любопытно было бы заглянуть в этот их иллюзорный мир. Как они там себя представляли? Какая там была обстановка, нравы, обычаи? Как выглядели в этом волшебном царстве их непотребные отношения друг с другом и с парнем, которого они пустили по рукам? И он в свою очередь не отдавал себе отчета, что его используют. Он торговался со мной за каждый поцелуй, и я согласна была ему платить, но я была чужая, потому что сознавала свое падение, я действовала сознательно. Моя правда была им не по силам, она возмущала их, они привыкли жить во лжи. Проблески сознания, которыми я владела, были непростительны. Меня обвиняли в цинизме.

Во мне давно перегорели все мечты и иллюзии, я ни капли не обольщалась насчет своего хахаля и особо не рассчитывала на него. Но меня удивили мои вакханки. Поразило меня отсутствие сомнений в своей единственной, безусловной правоте. Каждая из них искренне полагала, что она лучше, чище, умнее и красивее своих товарок и за все это ее должны полюбить и отдать ей предпочтение перед всеми остальными. Безо всякого зазрения совести они воспользовались моим пьянством, даже специально поили меня, чтобы увести мужика, но вовсе не цинично, не грубо и откровенно, а исподволь, ненароком, непроизвольно. Они не отдавали себе отчета в низости своих поступков. Каждая из них полагала, что ее предпочли в силу ее очевидного превосходства. А когда эстафета переходила в следующие руки, они возмущались также искренне и обвиняли коварную похитительницу во всех смертных грехах, клеймили ее позором и презрением.

Разумеется, и меня тоже мучила досада и уязвленная гордость, гнев и отвращение к ним. Я была убеждена, что, если бы осталась трезвой, им бы меня не одолеть. Может быть, в этом убеждении я мало чем отличалась от них, но винила я в основном себя. «Но до чего же гнусен этот мир, где ближний тут же пользуется любой твоей ошибкой», — думала я. Человек по природе своей существо слабое, хлипкое, уязвимое (ни когтей, ни клыков) и потому особо жестокое. Волки (по биологу Лоренцу) не добивают противника, когда тот сдается, принимает позу покорности и подставляет победителю сонную артерию. Волк — сильно вооруженное животное, он благороден по отношению к соплеменникам. Волк — животное, обладающее моралью. Человек же от природы — слабо вооруженное животное, он аморален, особенно в нашей системе координат.

Впоследствии я так толком и не узнала, почему не состоялась свадьба и куда подевался жених. Были какие-то туманные намеки опять же на вмешательство в данный сюжет органов КГБ, но то была очевидная липа. Скорей всего, они пропили жениха накануне свадьбы: пустили по рукам или подарили соседке…

Как и следовало ожидать, после той злополучной свадьбы все мы вдрызг переругались и долго не разговаривали друг с другом. Меня и вовсе предали анафеме, а что касается отношений между собой, то они у них были постоянно такие напряженные и запутанные, что непосвященный мог принять их за кровных врагов.

Дружили они большей частью попарно и объединялись только в дни больших застолий или против какого-нибудь грозного неприятеля, которого подчас выбирали себе самопроизвольно, руководствуясь исключительно классовым чутьем. Все они были о себе очень высокого мнения, поэтому не выносили никакой конкуренции, а тем более критики. Особенно нетерпимо относились к проявлениям любого вида превосходства. Сильных, красивых и умных людей они всеми силами старались вытеснить из своей компании и по мере возможности сжить со света. Начальство, однако, почти никогда не трогали, тем более что те относились на редкость терпимо к их пьянкам, опозданиям, прогулам и склокам.

Клавка покровительствовала сумасбродной Брошкиной, часто брала ее под свою защиту: опекала, спасала и выручала из всяких сомнительных историй, в которые непутевая Брошкина то и дело залетала. Клавка презирала богемные вкусы подруги, а всех убогих поэтов, художников и артистов, которыми Брошкина любила себя окружать, считала «тунеядцами, паразитами и трутнями». Однако она не гнушалась при случае воспользоваться кем-нибудь из этих подранков. Брошкина пасовала перед Клавкиной энергией и побаивалась ее, но очень быстро уставала от ее буйного темперамента и втихаря изменяла ей с вкрадчивой куркулихой Нелли, которую Клавка терпеть не могла за бездарно прожитую жизнь, но дипломатических отношений с ней не порывала, потому что постоянно находилась у нее в денежном долгу.