Владимир Лорченков - Копи Царя Соломона. Сценарий романа

Показано, как падают один за другим заключенные, которых расстреливают сверху, как капает сверху в глубь шахты их кровь, как умолкают рты. Последним остается солдат, предавший Соломона.

– Наверх вы товарищи, все по местам! – поет он.

Раздается грохот сапог солдатни, спускающейся к нему. Показано лицо красноармейца, он явно боится.

– Последний парад наступает, – тянет он.

Грохот все громче, света сверху уже почти не видно. Лай собак все ближе…

(Это очень напоминает ту сцену из «Пополь-Пуха», где говорится о том, что за сбежавшим с рудников индейцем несется погоня с собаками, и сердце его стучит в такт их лаю…. но так как в истребление индейцев, как и в концлагеря, педерасты, криптоисторики и читатели «Афиши» нынче не верят, да и «Пополь-Пух» явно не из сферы ими прочитанного, мы не будем давать никаких отсылов на этот латиноамериканский эпос – прим. В. Л.

– Наш гордый Варяг, – поет солдат, и, превозмогая страх, встает.

Он выглядит, как оловянный солдатик. Такой же никчемный, бесполезный, игрушечный, трогательный, и бесконечно прекрасный и безумно отважный в своем одиночестве. Понятно, что он искупил предательство – хотя бы перед сами собой.

– Наверх вы това… – снова затягивает он припев, потому что откуда же простому красноармейцу из раскулаченной деревни знать слова дореволюционной песни.

Гремит выстрел.

На тело, – еще не опустившееся, – налетают собаки. Возня, затемнение. Влажный от крови – просто темный, мы не видим цвет – песок. Затемнение, рассвет, новый день. Показана шахта – общий план. Мертвые тела. Кого где пристрелили, там все и лежат. В шахту по очереди, меняясь в лице – им всё становится Понятно – спускается очередная партия военнопленных. Кто-то ругается, кто-то крестится, кто-то молится. Один – совсем молодой – задирает голову и смотрит пристально наверх. Камера показывает шахту его глазами. Бездонный колодец, на дне – свет… Яркий, он слепит. Белый-белый фон.

Общий план – это солнце в небе. Показано поле боя сверху. Все мертвы, немцы ушли. Воронки дымятся. На поле приходят несколько крестьянок и оттаскивают тела советских солдат и офицеров к лесу. Закапывают. Разворот камеры – береза в лесу крупно. Береза темнеет (это наступает вечер).

Отъезд камеры. Мы видим березу в парке, видном из окна квартиры Лоринкова.

Показан Лоринков. Он очень грустный. Слышны всхлипывания. Наталья плачет, слезы текут с ее лица в недопитый кофе, недокуренная сигарета дымится. Наталья плачет по-настоящему. Мы понимаем, что ее отец зря не верил в перспективу актерской карьеры дочери.

– Да уж… – грустно и растерянно говорит Лоринков.

– Бывает… – мямлит он обычные, ничего не значащие слова, только которые и подходят для таких случаев.

Наталья, – с решительным видом, – собирается и вытирает лицо платком.

– Вот и все, – говорит она, кривя губы.

–… знаешь, последние несколько лет это… – говорит она.

– Ну, словно идея-фикс, – говорит она.

– Я вдруг остро почувствовала… май идентити, – говорит она растерянно.

– Корни, что ли? – говорит Лоринков.

– Вот-вот, корни, – говорит она.

– Сказал бы мне кто в 16, что я к 25—и стану думать обо всем этом, рассмеялась бы, – говорит она.

– Мне всегда было и на семью плевать и на историю, – говорит она.

– Это нормально, – говорит Лоринков, – это кризис возраста.

– Взрослея, мы все понимаем, что облажались, – говорит он.

– Тогда-то и приходит пора залезть в виртуальную утробу праматери-семьи, – говорит он.

– Нет-нет, – говорит сурово Наталья (хоть лицо еще мокрое).

– Я все-таки американка, мы народ практичный, – говорит она.

– Это вы, русские такие… – говорит она.

– Zvez-do-bo-li – произносит она по слогам, явно вспоминая отцовские тирады.

– Я не философствовать приехала, – говорит она.

– Мне нужно найти могилу прадедушки и привезти ее в порядок, это раз, – говорит она.

– И мне нужно найти потомков этого солдата, который предал их, и отомстить, – говорит она сурово и непреклонно.

– Но…?! – говорит Лоринков.

– Слушай, дети за отцов не отвеча… – говорит он.

– Это говорил ваш ужасный Сталин, – говорит она.

– Это говорил Новый Завет, – говорит Лоринков с обычным видом интеллектуала, который цитирует Библию, ни разу в нее не заглянув, по «Сборнику цитат из Библии»

– А в НАШЕМ Завете все по-другому! – говорит она.

Щурится мстительно, у нее жесткий, непреклонный и кровожадный вид.

(Если бы мы не знали, что она просто играет роль из-за того, чтобы найти деньги, – то мы бы решили, что иудаизм и правда очень мстительная религия – прим. В. Л.).

Лоринков говорит:

– Ладно, дело-то твое, – говорит он.

– Нашлешь на них порчу и нассышь им в мацу, – говорит он и хохочет.

– Приключения американцев в селе Ларга, – говорит он и смеется.

Смеется ровно до тех пор, пока не понимает, что смеется он один. Наталья глядит на него спокойно.

– Сколько ты возьмешь за то, чтобы мне помочь? – спрашивает она.

– Чтобы в мацу нассать? – смеется Лоринков, и мы понимаем, что он обожает смеяться над своими шутками.

– За антисемитские шутки я вычту 10 процентов из твоего вознаграждения, – деловито говорит Наталья.

Лоринков, осознав, что девушка не шутит, перестает смеяться. Берет окурок «Мальборо» и затягивается пару раз. Видно, что он своему слову хозяин: захотел – дал, захотел – взял обратно.

– Добраться до Ларги можно за день, – говорит он.

– Зачем я тебе? – говорит он.

– Я иностранка, и это всем видно, мне нужно отомстить, – говорит она.

–…. и мне нужен человек, который хорошо знает страну, – говорит она.

– Ладно, – говорит Лоринков быстро.

– Тысяча долларов до, тысяча после, и сто долларов в сутки, – говорит он.

– Питание и транспорт за твой счет, – говорит он.

– Ты что, мать твою, с дуба рухнул? – спрашивает она.

– Сто долларов для американки много? – иронизирует Лоринков.

– Да у нас двадцатка кэшем уже много, – говорит он.

– На форумах для эмигрантов в интернете вы, мля хвастаетесь совсем-по-другому, – говорит он.

– Я не посещаю форумы для эмигрантов, – говорит она.

– Я американка, – напоминает она.

– Пятьдесят долларов в сутки, проживание и транспорт пополам, – говорит она.

– Девяносто, – говорит он.

– Шестьдесят, – говорит она.

– Не зря про вас, евреев, анекдоты рассказывают, – говорит он.

– Про вас, молдаван, я слышала, тоже рассказывают, – говорит она.

– Я русский, – напоминает он.

– А я американка, – напоминает она.

Глядят друг на друга, поджав губы. Мы понимаем, что у них много общего, и их скупость – в том числе.

– Семьдесят пять, и ни центом больше, – говорит она.

– Ладно, – говорит он.