Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих

От Лиссабона до Дакара мы летели семь часов. Я написал несколько писем, поспал еще часок и ближе к вечеру стал потягивать виски. С высоты полета было трудно разглядеть подробности простиравшихся внизу пейзажей, но я все равно смотрел, как то и дело меняется свет, как зеленые горы Африки становятся сначала коричневыми, потом фиолетовыми, как море меняет свой цвет, как под нами садится солнце. Альварес дал мне снотворное, когда мы снова поднялись на борт, а стюардесса выключила свет в салоне. Мы летели восемь часов через Атлантику.

В Ресифи мы приземлились на рассвете. Утренний ветерок раскачивал пальмы и деревья, сплошь увитые лианами цветущих орхидей. А мы обливались потом, потому что когда самолет остановился, вентиляторы уже прекратили вращаться. Выходить нам разрешили не сразу. На борт поднялся огромный негр в полицейской униформе и распылил какую-то едкую жидкость, убивающую микробов и насекомых, и мы все испытали приступы тошноты. Потом нам было позволено выйти. Я принял душ и побрился. В зале ожидания я встретил Престона Стегеса из агентства Ассошиэйтед Пресс. Ему надо было в Мадрид. У его самолета были какие-то неполадки с мотором. Стегес с одиннадцати часов сидел в Ресифи. Я предложил ему остатки моего виски.

От Ресифи до Рио нам потребовалось еще семь часов лета. Мы обильно позавтракали. На борт поднялись шесть английских фермеров и несколько чернокожих. Старая негритянка гадала всем по руке. Мне она напророчила кучу денег и блондинку, которая подарит мне троих детей.

Самолет летел вдоль русла реки. Теперь был виден густой девственный лес. За час до Рио потянулись сахарные плантации — огромные красно-коричневые пятна на темной зелени дремучего леса. Река выглядела глинистой. Ровно в двенадцать по бразильскому времени мы приземлились в международном аэропорту города, о котором говорят, что он самый красивый на свете. Я сразу отправился на почту и послал Сибилле телеграмму, что я прибыл и что люблю ее. Это было второго февраля за полдень.

В Рио я пробыл девять дней.

Я поселился, как обычно, в отеле «Мириам» на авениде Атлантика. По другую сторону авениды простирался пляж Копакабана. С ветерком в мою спальню иногда залетали прохладные брызги с Атлантического океана.

Погода стояла прекрасная, было очень жарко, но я захватил свою одежду для тропиков и не страдал от жары. Это были спокойные девять дней.

Я вводил моих коллег — трех приятных мужчин — в круг официальных бразильских властей, организовывал визиты в дипломатические представительства. Все пресс-атташе были со мной хорошо знакомы и благосклонно принимали новых сотрудников Западного Пресс-агентства. Мы арендовали помещения для корпункта на Пия-ди-Мизерикордия, 213, в недавно построенном небоскребе, который страдал тем же, что и все небоскребы в Рио: когда долго стояла жара, на верхние воды не поступала вода. Иногда воды не было вообще, и мы опустошали содержимое сифонов. После обеда мы ездили в жокей-клуб выпить чаю. Потом мои коллеги отправлялись поваляться на пляже. Я этого не делал, хотя с удовольствием искупался бы. Люди в этом городе были очень красивы, и я своим видом привлекал бы всеобщее внимание. Пока мои друзья купались, я сидел на террасе отеля «Мириам» и потягивал джин с тоником, смесь джина с хининовой водой, с ломтиком лимона и большим количеством льда.

Я показал моим коллегам все, что могло их заинтересовать: магазины, бары «Венера» и «Цирцея», рестораны «Шелтон» и «Ритц», площадку для гольфа, футбольный стадион, церковь Сердца Святой Девы и бордель на авениде президента Антонью Карлоса.

По вечерам мы всегда были куда-то приглашены.

Мы встречались со многими важными людьми. В финале нам дал аудиенцию сенатор Кариока Даркас. Сенатор был одним из самых влиятельных людей в городе и имел политические связи по всем направлениям. Он женился на богатой наследнице, крайне уродливой. У госпожи Даркас был огромный пес. В Рио было известно всем, что супруги Даркас и собака спят в разных комнатах: госпожа Даркас и пес в большой супружеской постели, сенатор Даркас поблизости один.

В последний день моего пребывания мы с тремя коллегами взяли напрокат машину и поехали на Корковаду, холм, на вершине которого стоит знаменитая статуя Христа. На полдороге расположен известный мне ресторан на открытом воздухе, куда я пригласил всех троих на обед. Это была приятная мирная трапеза под сенью деревьев, на которых расположились ручные попугаи, с интересом наблюдавшие за нами. Мы пили пиво и сахарную водку. Потом мы прогулялись по лесу.

Нам встречались многочисленные маленькие дупла, и я показал моим коллегам макубы. Макубы были данью древним верованиям, которую в Рио платили как цветные, так и белые. Я знавал многих европейцев, которые приносили свои макубы, прежде всего женщины.

Согласно этим верованиям, в древнем лесу Корковаду обитали многочисленные могущественные духи, которые при желании могли здорово навредить людям. И, чтобы их умилостивить, люди делали подношения: сигареты и сахарную водку. В дуплах мы видели маленькие, заботливо открытые бутылочки и возле них — сигареты и даже спички, чтобы духи могли прикурить. Это и называлось макуба. Мы тоже захватили пару бутылочек и теперь жертвовали их, каждый в своем дупле, невидимым обитателям леса. При этом можно было загадывать желания.

Я загадал, чтобы мы с Сибиллой никогда не расстались, чтобы и дальше любили друг друга и чтобы не случилось никакого несчастья, ни с ней, ни со мной.

Я молился богам этого древнего леса, не христианскому Богу из Вифлеема. Демонам леса Корковаду я еще мог молиться. И мне было без разницы, который из них услышит мою молитву. Меня устраивал любой демон, который смог бы сохранить нашу любовь, Сибиллы и мою.

На обратном пути был раскуплен весь рейс. Знаменитая бразильская футбольная команда летела в Цюрих. Я телеграфировал в Центральное бюро во Франкфурт, что моя миссия выполнена и что я хотел бы взять несколько дней отпуска. Они удовлетворили мою просьбу. На этот раз мы летели из Лиссабона по маршруту Мадрид — Рим — Цюрих — Дюссельдорф — Берлин. Из Рима я послал Сибилле телеграмму. Я сообщал о моем прибытии к вечеру этого дня. Это было в восемь часов утра двенадцатого февраля 1956 года.

За Альпами начался дождь. В Цюрихе было пасмурно. Между Дюссельдорфом и Берлином — дождь лил как из ведра — я переоделся и побрился в самолете.

Самолет прибывал по расписанию в шестнадцать тридцать в Берлин-Темпельхоф. После Цюриха осталось мало пассажиров.

Я страшно замерз, несмотря на то что снова был в своем зимнем пальто. Уже в самолете я принял вазантрон, чтобы предотвратить приступ диареи. Каждый раз, когда я возвращался из жарких стран в Европу, я страдал тифообразными поносами.