Гурам Дочанашвили - Только один человек

— Нет, художественную литературу.

Я почувствовал себя довольно-таки неловко, но постарался не уронить собственного достоинства:

— Да, да, понятно, уважаемый, но до этого мы с вами еще дойдем, в анкету входят и такого рода вопросы...

— Нет, нет, — снова улыбнулся он, — до этого мы не «дойдем», потому что с этого все начинается и этим кончается.

— Что?!

— Да хотя бы и ваши вопросы — для респондента моего склада.

— Во-первых, с чего вы это взяли? — не на шутку озлился я. — Скажем, вот в настоящий момент я должен спросить вас о том, ка­ковы коммунальные удобства в вашей квартире — очень хорошие, плохие или средние, какое же отношение может иметь к этому лите­ратура, да еще литература в узком смысле — художественная?

— Эва, — усмехнулся он, беззастенчиво засматривая в анкету. — Хотя в доме у нас нет центрального отопления, тем не менее усло­вия у меня самые наилучшие, хотите, назовите их коммунальными, хотите как вам будет удобно иначе.

— Это как же так получается?

— А вот как: у меня дома имеется два огромных книжных шка­фа, полки, удобное кресло и торшер — по-над самым плечом лам­почка...

— Но ведь это же не суть коммунальные удобства!

— Для кого как... — и покосился на меня с пренебрежением: — Значит, художественная — это в узком понимании...

— Да, потому что существует еще литература документальная, научно-популярная, учебная...

— Брошюру пропустили, милейший...

— Хотя бы и так, хотя бы и так, — не сдавался я, ведь упорство, натиск — вот что самое главное. И двинул дальше: —Любите ли вы кинофильмы?

— Нет.

— Почему? — изумился я.

— Финансируемый конкурент.

— Чей?

— Да не нравятся, говорю, — больше радуют глаз, чем ум, вот почему.

Записав «нет», я перешел к следующему вопросу, который после предшествующего оказался совершенно неуместным:

— Какие фильмы вам особенно нравятся?

— С титрами, вам понятно? — окрысился он.

Злиться он, оказывается, умел не похуже меня, но и я тоже вовсю раскипятился. Однако тут вошел новый клиент, и человек, сказавший, что он страсть как любит литературу, весь охваченный гневом, невольно выместил какую-то его частичку на клиенте: «Са­дитесь, сядьте, говорю» и включил такой яростный свет, что аж лам­почки жалобно загудели; потом порывисто вздернул сидящему подбородок и, вдруг смягчившись, погладил его по голове: «Вы-то при чем, извините, у вас тут немного волосы растрепались...» Пона­чалу несколько огорошенный, клиент миролюбиво улыбнулся, и меж ними воцарилось полное согласие — один сидел точно каменный, другой крутился подле фотоаппарата; «гоп», — сказал респондент, помог клиенту натянуть пальто, на что тот благодарно пробормотал: «Нет, нет, я сам», и с улыбкой протянул ему квитанцию, но не успел клиент осторожно прикрыть за собой дверь, как я, в крайнем изум­лении, обнаружил, что на меня глядит совершенно другой человек, глядит с недоверием и вызовом...

— Если вам угодно, продолжим завтра, дело не убежит, — вновь попробовал я прибегнуть к юмору.

— Нет, нет, спрашивайте.

И уж тут я выбрал вопрос, который не должен был иметь ни малейшей связи с его увлечением. Я спросил так:

— Какого вы изволите придерживаться мнения касательно моды? Какого рода одежда вам по более по душе...

— Ширококарманная. Остальное безразлично.

— Как это — ширококарманная? И почему?

— А так: чтобы полезла любая книга.

Нет, это был явно какой-то недоумок. Я поднялся:

— Прошу прощенья, но... меня ждет руководитель.

— Видный собой и весьма энергичный?..

В хмуром молчании глядел он на меня, пока я рассовывал по местам свои причиндалы: ручку — в нагрудный карман, анкету — в портфель, и только когда я уже поспешно зашагал к двери, окликнул меня со спины:

— Вы тут забыли...

Это был галстук.

— Благодарю вас, прощайте... — и осторожно, чтобы не помять, сунул галстук в карман пальто.

— А знаете что? — проговорил он, — вы еще придете...

— Никогда! — свирепо рявкнул я: битый час пошел псу под хвост из-за этого юродивого...

— Вот увидите, если нет...

— Да почем вы знаете?

— Не может быть того, чтобы мы с вами так бесславно расста­лись друг с другом, — пока что наша беседа походила на материал, какие печатают в юмористических журналах.

— Лучшей беседы у нас не получится, — дерзко бросил я ему, в лицо.

— Нет, почему же? Все еще впереди. Вот увидите, если я не заговорю лучше.

— Ноги моей здесь больше не будет...

— Поглядим, поглядим, — улыбнулся он.

Дойдя до полного изнеможения, я полез в карман за платком, чтобы осушить взмокший лоб, и даже утерся уже, когда обнаружил, что это был вовсе не платок, а нечто совсем другое.

Это был галстук.

На Руководителе был отлично связанный свитер, под которым рельефно обрисовывалось его сильное, мускулистое тело — чистая погибель для женщин, во всяком случае, для определенной их части хотя бы. Глянь со стороны — ни дать ни взять атлет; ученый — и такое потрясающее сложение?! А речь — вы бы только послушали его речь! Строгая, стройная, глубоко убедительная, сложная и вместе с тем острая, интеллектуально отточенная, насыщенная терминологией — нет слова или выражения, которого бы он не знал — поистине ходячий словарь иностранных слов. Одно непонятно — с чего он так пристрастился к этим солнцезащитным очкам, у него же очень краси­вые глаза, да и брови тоже. Вот и сейчас на нем очки. Он располо­жился в кресле и пересматривает анкеты, которые я ему подаю, приговаривая время от времени: «любопытно», «весьма любопытно». Весь пронизанный радостью, я ерзаю на стуле в предвкушении заключительной похвалы — в руках у него последняя анкета. Мне присуща одна очень странная особенность — в минуты сильного вол­нения меня почему-то начинает необоримо клонить ко сну. Раз-другой я приписал этот инцидент простому недоразумению, но ког­да такое неоднократно повторилось, решил показаться врачу. Про­читав адресованную ему записку, врач со всем тщанием меня осмотрел, после чего убежденно заявил, что для тревоги нет ни малей­ших оснований: истории медицины известны подобные случаи, причем интересно то обстоятельство, что сон начинает одолевать человека лишь в преддверии ожидаемых неприятностей, ибо тело его в этом случае само собой автоматически отключается, чего отнюдь не происходит в минуты приятного волнения, как, например, было и со мной в данную минуту: в чаянии похвалы меня нисколечко не клонило ко сну. Само собой разумеется, что по поводу этой своей особенности я ни с кем из сотрудников не делился — где им понять, что в некоторых случаях тело само собой автоматически отклю­чается перед ожидаемой опасностью; ни черта не раскумекав, они заключили бы с ходу: да чего там, увалень он и есть увалень, вот вам и весь сказ.