Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём

— Одну?

— Все!

— Нет! — вскрикнула Вильма.

— Да, — быстро сказал я. — Сколько они стоят?

Женщина назвала сумму. Я заплатил.

— Нет! Нет! — Вильма застучала по столу своими маленькими кулачками. — Не делай этого! Я не хочу! Ну пожалуйста!

— Давайте их сюда, — сказал я женщине и забрал все цветы из корзины. Она исчезла. Явилась хозяйка, посмотрела на нас с улыбкой и снова исчезла за своей перегородкой.

— Вы не должны были этого делать, — Вильма чуть не плакала.

Я собрал все красные розы — их было около трех дюжин — в один большой букет и положил его ей на колени. Вильма смотрела на меня. Ее дыхание становилось прерывистым, она не говорила ни слова, глаза ее блестели. В кондитерской уже было темно, на улице зажглись фонари.

— Зачем вы это сделали?

— Потому что я счастлив.

— Счастлив — отчего?

— Оттого что Лаутербах арестован и я не получу своих денег, — ответил я и рассмеялся с облегчением.

— Я не понимаю. Вы счастливы от этого?

— Да, потому что теперь я и дальше могу оставаться здесь, — ответил я, однако не совсем уверенно.

— И почему же вы хотите остаться, господин Франк?

— Потому что я люблю тебя, — сказал я и поцеловал ее. На коленях у Вильмы лежали розы, и она судорожно сжала их, когда я обнял ее. Она откинулась в моих объятиях и застонала. Губы ее приоткрылись и стали влажными и мягкими. Я крепко сжимал ее в своих объятиях и чувствовал все ее тело, наше дыхание слилось, наши руки сплелись в одном общем движении.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она, когда мы наконец смогли оторваться друг от друга. Несколько роз упали на пол. Я поднял их. Она прижала цветы к груди и спрятала в них свое лицо.

— Пойдем, — сказал я, — нам пора.

— Куда?

— Я не знаю, — ответил я, и эта мысль отрезвила меня.

Я не мог повести ее к себе домой, а одна только мысль об отеле была мне противна. Она крепко сжала мою руку.

— Пойдем ко мне, — сказала она.

— К тебе? А твои родители? — пролепетал я.

— Их нет дома, — ответила она тихо, — они вернутся только завтра утром.

Даже в царившей темноте — старая сводница еще так и не зажгла свет, — я мог видеть, как горячая краска залила ее лицо. Я ощутил страстное желание, какого еще никогда не испытывал. Я желал ее не так, как Иоланту. Эта была авантюрная, опасная, безнадежная страсть, которая опустошала, обжигала сомнениями, я испытывал уколы совести, боль и слабость. Страсть к Вильме давала мне ощущение безграничного счастья, придавала сил, я чувствовал себя уверенным и свободным, защищенным в своей любви к ней.

Мы шли по городу. Асфальт блестел от дождя, машины окатывали нас грязью, но мы не замечали этого. Мы шли обнявшись и почти не разговаривали. Дождь лил, прохожие натыкались на нас, но мы этого не замечали. Мы были счастливы. Скоро, думал я, скоро мы останемся одни! Мне было все равно, что могло произойти в следующий момент. Пусть меня арестуют, сегодня или завтра, пусть обо всем узнает Иоланта, даже пусть я умру. Я встретил Вильму, я любил ее в тот волшебный вечер, когда шел дождь и был арестован подозрительный инженер, я любил ее так сильно, как только можно любить человека, все остальное было для меня не важно.

Мы дошли до ее дома. Она остановилась, и я почувствовал, что она замерла. В окнах ее квартиры горел свет.

— Родители, — прошептала она. — Они вернулись раньше.

Сердце у меня сжалось, я смотрел на освещенные прямоугольники трех окон, и все во мне умерло, стало пусто кругом.

— Что нам делать?

— Я не знаю, — прошептала она.

Кровь билась в жилах. Я ощутил ее дыхание совсем близко. Лил дождь, и тьма окутывала нас. Я улыбнулся, снова подумал о комнате в отеле, затем твердо сказал:

— Иди.

— Нет, — она стояла в моих объятиях.

— Иди, сейчас иди, любимая. У нас еще будет время. Это не должно случиться так. Я могу подождать.

— Я верю тебе, — прошептала она, высвободилась и побежала в дом.

Я смотрел ей вслед. Мои ботинки промокли насквозь, но я был счастлив. И если только был бог, я благодарил его за эту прогулку по Вене пятнадцатого октября около восьми часов, когда гулял с Вильмой под дождем, свободный, переполненный любовью, во власти несбывшейся страсти, которая сама по себе уже была исполнением мечты.

— До свидания, до свидания, возвращайся скорее, — пел женский голос в сопровождении саксофона на пустой лестнице. Иоланта слишком громко включила радио. Когда через полчаса я вошел, в квартире все так же раздавались примитивные синкопы. Во всех комнатах горел яркий свет и царил беспорядок.

— Добрый вечер, — сказал я и удивленно огляделся. — Что здесь происходит?

Иоланта подняла голову — она сидела на коленях на полу перед чемоданом — и снова вернулась к своей работе:

— Мы уезжаем.

Я взглянул на стопку белья на кровати, обувь на полу, вешалки, которые были разбросаны по комнате, и вежливо спросил:

— Так внезапно?

— Да. — Иоланта откинула волосы с лица и встала, чтобы взять полупустой стакан. Рядом со стаканом стояла бутылка коньяка, также была наполовину пустая. Иоланта опустошила стакан. Она уже немало выпила, ее глаза были влажными, а движения неуверенными. Когда она брала сигарету, пальцы ее дрожали.

Я дал ей прикурить и сделал радио тише.

— Зачем ты его выключаешь?

— Я не выключаю, только убавляю громкость.

Она странно посмотрела на меня, затем отвернулась, не сказав ни слова, и продолжила паковать вещи.

— Иоланта, — сказал я, — мы не можем уехать.

— Можем.

— Нет, не можем.

— Да? И почему же?

— Потому что Лаутербах арестован.

Это заставило ее прислушаться:

— Ты не получил деньги?

— Нет.

Она помедлила, застыла, разглядывая шелковый чулок, который держала в руке, и вдруг решительно положила его в чемодан:

— Тогда мы поедем без денег.

— Ни в коем случае, — сказал я. — У меня совсем другие планы.

— Мне все равно.

— Иоланта, что с тобой? — спросил я, теперь уже громко.

На улице разыгралась внезапно налетевшая буря. Окна тихонько звенели. Наш дом не был новым.

Она допила свой коньяк:

— Мне надоела Вена, в этом все дело. Поэтому я уезжаю, и ты поедешь со мной.

— Нет.

— Хорошо, — сказала она. Ее зеленые глаза впервые смотрели на меня холодно и твердо. — Тогда тебе придется кое-что объяснить полиции.

Я вдруг ощутил усталость и скуку. Образ Вильмы мелькнул перед глазами, мне хотелось удержать его, но он уже исчез. Я вздохнул:

— Ты выпила, Иоланта.

— О да.

— Слишком много.

— Не за свой счет, — объяснила она и потянулась к бутылке. — У меня были гости.

— Кто же?

— Господин Феликс.

— Кто это? — Я действительно сначала не мог вспомнить этого имени.

— Ты не помнишь господина Феликса?