Ганс Леберт - Волчья шкура

— Слушай-ка, вот занятная история. Знаешь, что такое Укрутник? Укрутник по-чешски значит сволочь.

Все трое расхохотались (Герта, Укрутник и фрейлейн Ирма), и в эту минуту загудели колокола — старик Клейнерт звонил к черной обедне.

А теперь — покуда не началось — набросаем схему ситуации:

Колокола прозвонили полдень.

Местные я; ители сели обедать.

Одежда Малетты тлеет на костре.

Сам Малетта, как мертвец, лежит на кровати.

Фрейлейн Якоби стоит рядом, за дверью.

Старик Зуппан в саду приглядывает за костром.

На другой стороне улицы стоят Укрутник и Герта Биндер.

Фрейлейн Ирма стоит и смеется вместе с ними.

Фердинанд Циттер моет руки в задней комнате парикмахерской.

Хабергейер все еще торчит перед «Гроздью».

В «Грозди» взад-вперед бегает фрейлейн Розль.

Учитель чинно хлебает суп.

Дым белой лепешкой лежит над деревней.

Старик Клейнерт дергает за веревку колокола.

А там, где только что слышался стук топоров, на опушке леса, куда должен был выйти Пунц, там, где должна была явиться миру его пунцовая башка (если только Хабергейер не ошибся в расчетах), там, в вершинах деревьев, недвижно уставившихся в небо, все еще сидит в засаде ветер, изготовившийся к прыжку; гигантская тишина, что должна воцариться, когда отзвонят колокола.

Потом это случилось. Колокольный звон умолк. Настала такая тишь, словно у всех нас перехватило дыхание. И в эту секунду ловушка захлопнулась, ловушка, что, возможно, была поставлена с самого начала.

Рабочие с лесопилки, бесстрашные парни, которые были тогда в лесу вместе с Пунцем Винцентом, потом (с побелевшими губами) рассказывали примерно следующее.

Услыхав, что в Тиши звонят колокола, они живо закончили работу.

— Пунц, — говорят они, — сложил свой метр и сунул в карман. Точно так же, как и всегда.

— Все было как всегда, — говорят они.

— Мы ничего такого не заметили.

— И в Пунце тоже не заметили.

Только совсем безветренно было, ничто не шелохнулось.

Он ушел немного вперед и, покуда остальные брали свои рюкзаки (а в долине звонили колокола), остановился, вытащил из кармана сигарету и сунул в рот.

Потом достал зажигалку.

— Мы слыхали, как щелкнула зажигалка, — говорят они, — он ведь стоял недалеко от нас.

Зажигалка щелкнула, но, видно, зажглась не сразу. Пунц тряхнул ее и выругался. Потом она снова щелкнула и на этот раз уже зажглась: они видели дымок, который пустил Пунц Винцент.

И в это мгновение колокола смолкли.

С опушки леса донеслось эхо, и больше ничего.

Пунц оборачивается.

Делает одну затяжку.

И вдруг сигарета летит по воздуху.

Описывает высокую дугу.

Это было, рассказывают они, как будто кто-то вырвал сигарету у него изо рта и далеко ее отшвырнул.

Но там не было ни души, и по-прежнему ничто не шелохнулось, и Пунц держал руки в карманах. Но сигарета все-таки улетела, потом упала и исчезла в подлеске.

— Он стоял к нам лицом, — говорят они, — он ведь как раз обернулся. Мы видели его, видели его лицо и глаза тоже. Нам их по гроб жизни не забыть. Они еще ох как долго нам сниться будут.

И зубы у них стучали.

Мы спрашиваем:

— Он кричал?

Спрашиваем:

— Слышали вы, как он кричал?

— Нет, еще не слышали. Он только смотрел. Смотрел сквозь нас.

Они говорят, что проследили за его взглядом, сразу обернулись и посмотрели в ту сторону.

— Ну и что там было?

— Ничего. Вырубка. А за ней лес, и больше ничего.

— А потом?

— Потом это началось. Потом он закричал.

Потом началось.

Маленькая Анни первая услышала крик. Она как раз выходила из хижины гончара, торопилась домой со своею окариной, но вдруг остановилась, будто кто-то загородил ей дорогу, и:

— Наверху кто-то кричит! Слышите? — Она бросилась обратно к хижине.

Матрос вышел на порог. Прищурившись, посмотрел вверх, на опушку леса. Все замерло кругом. Недвижные деревья вонзались в небо. Молчание обвисло на их ветвях, точно брюхо толстяка.

Но так как Анни крепко держалась за его рукав, ему тоже почудился вдали какой-то крик. Он сказал:

— Не слушай! Пойдем-ка лучше в дом. — И вдруг сам ощутил нечто похожее на страх.

Он втолкнул девочку в комнату и запер дверь, дверь ведь как-никак защита, а он знал — тут недалеко до беды. А потом:

— Что-то там неладно. Подождем, покуда это кончится.

Вслед за тем и мы услышали крики (они даже до деревни донеслись). Крики вонзились в распухшую тишину, как нож вонзается в тело.

Мы не сразу сообразили, откуда они несутся. Словно бы ниоткуда и отовсюду. Они перекатывались от леса к лесу, от холма к холму, и эхо, как тявкающая собачонка, скакало за ними. Становясь все страшнее, они, казалось, со всех сторон обступали деревню, кружили вокруг церковной башни, точно стая ласточек, нарастали и нарастали, жестокие, звериные крики. Словно вокруг неистово травили зверя.

— Это кричат на кирпичном заводе, — сказала Герта.

— Нет, на болоте, — отвечал Укрутник.

И вдруг дым рвануло к небу.

— В чем дело? — пробормотал Хабергейер. — В чем дело?

Это был всего-навсего ветер. Он, как зверь, выпрыгнул из засады, ветер, что все утро сидел притаившись. Точно кружащийся столб поломанных веток, точно кружащийся танцор (с чубом из кружащихся листьев), спустился он с горы прямо на нас, с юга, пролетев над полями, наскочил на нас, продул улицу в деревне и снес черепицу с крыш.

Как быстро все это налетело, так и прошло. Опять ничто не шелохнулось, и крики тоже смолкли. В необъятной тишине, под необъятным угрюмым небом стояло несколько домов без крыш, и сами мы стояли на том же месте и все еще ничего не понимали. Мы смотрели вверх, смотрели в воздух, пронизанный пылью, словно искали наши улетевшие шляпы.

То был третий удар, третий удар когтистой лапы огромного зверя, а сначала все еще выглядело случайностью, и самый удар казался случайным. Поначалу, глядя на разрушение, мы не усматривали в нем никакой системы, кроме того, мы убедились, что ущерб не так уж велик (и почти целиком покрывается страховкой). Но потом в деревню пришли рабочие с лесопилки — они были без шляп, и волосы у них стояли дыбом, — а когда они попытались побелевшими губами пролепетать что-то, хоть что-то прояснить нам — их лица были красноречивее слов: мы вдруг смекнули, что над нами нависла беда, что все это лишь пролог и на сей раз возмездия не миновать.

Хабихт, собравший вокруг себя наиболее смелых мужчин, сказал:

— Мы идем искать Пунца. Пойдешь с нами?

А Хабергейер (он по-прежнему топтался на месте, и без шляпы его сходство с богом-отцом было еще разительнее):

— Сейчас не могу. Я заказал важный разговор. С районным лесничеством. Ничего не попишешь.

Итак, мы отправились наверх — в лес — без него, нимало не думая о его поведении. Тогда у нас совсем другое было на уме, к примеру загадочное ночное происшествие. И потом: Хабихт звонил по телефону в Плеши, и не только в Плеши, а и в другие окрестные деревни. Он спрашивал: