Дмитрий Руденко - Станция Университет

На следующий день по возвращении из Юрлово ко мне домой зашел Лёнич и, сев на диван, сказал:

— Шура Дмитриев разбился.

— Как? — не понял я.— Насмерть.

Жизнерадостный Шура выпал с тринадцатого этажа дома в Кунцево. Как, почему? Из-за Шуры я впервые по-настоящему почувствовал смерть, ее безысходность, безжалостность, обесценивающую все наши дела и вещи. Я вспомнил, как всего два месяца назад мы с Шурой возвращались с дачи Лёнича из «Успенского» на электричке, как Шура переживал, что накануне прожег сигаретой свою красивую рубашку. Какая это была досадная мелочь по сравнению с той катастрофой, которая случилась теперь! Бабушка Шуры, когда все произошло, схватила его ботинки и, безутешная, не могла выпустить их из рук. Ее внука уже не было, а вот кроссовки все стояли и могли простоять еще хоть сто лет! И где он теперь, и где будет до скончания веков? И неужели это правда, что он уже встретился где-то там со всеми нашими давным-давно умершими, сказочными прабабушками и прадедушками, и кто он такой теперь?

Еще с лета пошли разговоры про то, что вот-вот государство повысит розничные цены (тогда все цены регулировало государство). Из-за этих слухов люди бросились на магазины и в миг растащили по старым ценам все, что можно было унести, — масло, сахар, соль, спички, мыло, стиральный порошок. Так дефицит перерос в тотальный дефицит. А когда в середине сентября 1990 года в Москве случились перебои с поставками хлеба, даже самые стойкие граждане поддались легкой панике.

Очереди были хорошим знаком: если они были, значит, был и товар. Жаловались, что где-то очередей совсем не бывает, поскольку купить нечего. Никто не знал, какой дефицит возникнет завтра, поэтому дефицитом становилось все. Желание запастись надолго было сильным. С «накопителями» боролись запретами: в руки — триста граммов сыра, полкило колбасы, пять пачек сигарет. Сигареты тогда вообще неделями не завозили в киоски, из-за чего недовольные курильщики устраивали табачные бунты, блокируя движение транспорта на улицах [36] В августе 1990 года такой бунт случился, например, на Мосфильмовской улице. . А вскоре в Москве товары и вовсе стали продавать только по предъявлению паспорта — чтобы отсеять иногородних. Потом ввели синие покупательские визитные карточки с фотографиями — по ним москвичам отпускали продукты по низким госценам. Мосгорисполком, пытаясь насытить Москву продуктами, придумал выменивать у прижимистых колхозников мясо на другие дефицитные товары. За 100 килограммов мяса колхозникам предлагали 20 японских аудиокассет или пылесос, за 400 — югославскую хрустальную люстру, за 500 — одну дубленку, а за 1 тонну — мотоцикл «Квант» [37] Решение Мосгорисполкома вступило в силу с 5 января 1991 года. .

У нас дома кончились спички. Мама пошла в гости и, пользуясь случаем, попыталась «занять» на неделю коробок спичек. «У самих нет!» — рявкнул хозяин квартиры. Надо же такому случиться, что спустя пару часов он, навеселе танцуя «Кумпарситу» под заезженную грампластинку, не удержался на ногах, встав в изысканную позу, и плюхнулся на пол, нечаянно задев большую напольную вазу Ваза качнулась, а потом, как в фильме про Буратино, треснула и раскололась, а из нее, ко всеобщему удивлению, высыпались сотни припасенных на черный день спичечных коробков!

Пустые прилавки продмагов.

В универсаме выкинули соду.

Битва за торты у входа в кондитерскую в центре Москвы

Очередь за хлебом на Сретенке

Дефициту огрызались лишь недавно возникшие частные, или, по-другому, коммерческие магазины (комки). Они незаметно, но стремительно оккупировали газетные киоски, палатки из-под мороженого и даже бывшие общественные туалеты, например, подземный туалет на Тверском бульваре, прямо за памятником Тимирязеву [38] Памятник Тимирязеву на Никитской площади. , который так провокационно держит руки, словно до этого туалета он так добежать и не успел. Преимущество туалетов перед другими коммерческими магазинами было в том, что в них можно было примерить вещи, зайдя в одну из недавно действовавших кабинок. Товар, продаваемый в комках, перекочевал туда в основном из государственных магазинов, но цены, конечно, уже были намного выше, поэтому около новых прилавков очередей не бывало. Здесь продавались разрисованные яркими цветами китайские термосы, французская косметика, отечественные чайные ложки с позолотой, немецкие миксеры, синтезаторы «Ямаха», корейские радиотелефоны и, конечно, кроссовки, стоимость которых превышала пять среднемесячных зарплат!

В буфете на втором этаже нашего учебного корпуса меня перехватил кладоискатель Игоряша.

— Есть предложение организовать тусовку! Задумка такая. Имеется краеведческий музей на проспекте Мира, дом 14. Располагается в особняке XVIII века. Внутри — красота: изразцовая печь, паркеты, рояль в отдельной большой комнате и так далее.

— Ну?

— Я знаю директора этого музея. А сейчас же знаешь, что с музеями?

— Что?

— В музеи ходить перестали. Пропал у людей интерес. Даже в музее Ленина пусто!

— Так.

— А в краеведческом музее на проспекте Мира и подавно. А теперь за здание музея началась настоящая охота: все хотят его оттяпать. Защитить его может только Моссовет.

— И что?

— Как что! У нас на курсе учится сын Попова — Вася [39] Гавриил Харитонович Попов — экономист, председатель Московского городского Совета народных депутатов (1990–1991), первый мэр Москвы (1991–1992). Сын Василий учился с нами на одном курсе. .

— Не улавливаю…

— Когда я сказал, что Вася — мой однокурсник, директор запрыгал от счастья!

— Не пойму, к чему ты клонишь?

— Да вот к чему. Директор попросил меня пригласить Васю с друзьями на вечеринку в музей в пятницу вечером. Будет накрыт стол. Даже музейную печь затопят, чего не делали уже, наверное, лет десять. Я условился, что нас будет человек пятнадцать-двадцать.

— Здорово. А Вася-то будет?

— Нет, конечно. Зачем нам Вася?

— Так директор-то вроде Васю ждет.

— Нет! Васю мы не возьмем. Васей будет кто-нибудь другой. Например, ты. Ты за Васю отлично сойдешь! И всем будет хорошо.