Дмитрий Руденко - Станция Университет

Против Ельцина выступали многие. На то были причины.

Так Ельцина отрешили от власти. В 02.20 парламент почти единодушно одобрил первые указы «и.о. президента России Руцкого». С этой минуты в России заработали два президента и два правительства.

После этого обе конфликтующие стороны замерли на несколько дней в нерешительности. Кто был в те дни президентом — никто не понимал. Развязка наступила третьего октября, и была она кровавой! Сторонники Руцкого и Хасбулатова столкнулись с военными силами Ельцина. Трассирующие пули салютом разрезали небо, автоматные очереди сыпались градом, пушечные залпы сотрясали воздух. Огонь был таким интенсивным, что бабушка Оля отсиживалась в коридоре, подальше от окон, а то ведь не дай Бог! А двое одноклассников моего приятеля, захотевшие поглазеть на происходящее, не убереглись, у Останкинского пруда их «сняли» снайперы. Насмерть. В подъезд Лёнича ворвались шальные автоматчики и открыли огонь, убили консьержа. Зачем? Француз Пьер, товарищ Стефани, живший на Тверской, выглянул в окно своей съемной квартиры и обомлел: его «Ниву» подняли на руки и энергично несли к зданию мэрии, чтобы укрепить баррикаду. Танки палили по Белому дому. Телевещание прерывалось, потому что Останкинский телецентр штурмовали. Многие погибли. В жестокой схватке победил Ельцин и тут же разогнал парламент. Конституцию немедленно переписали, она провозгласила президентскую республику: Ельцин получил право назначать правительство и отправлять его в отставку, а также в некоторых случаях распускать Государственную Думу; импичмент стал практически невозможен.

Французские студенты уже знали про танки в центре Москвы, а я нет. Поэтому первую половину урока рассказывал не я, а мне. Честно, меня все эти события со стрельбой по Белому дому совсем не тронули — подумаешь, я привык. Гораздо важнее было то, что французы, рассказывая о Москве, расположились ко мне, и дальнейшая беседа стала неформальной и живой. Профессор Тион, поблагодарив, попросил меня провести шестичасовые занятия по России в следующем мае, за что Школа даже решила мне заплатить, и вдобавок свел меня с председателем местной Торгово-промышленной палаты мсье Жилем Гийонэ–Дюпера. Жиль, сорокалетний, энергичный, импозантный француз, в шикарном темносером костюме, коричневых ботинках и розовой рубашке, принял меня в огромном дорогом кабинете на Биржевой площади в центре города на берегу Жиронды и с ходу призвал меня помочь французским компаниям выйти на российский рынок: «Мы, французы, хотим в Россию!». «Pas de problem, pourqoui pas? Помогу!» [132] Почему бы и нет? — я был бы неправ, если бы ответил иначе.

Путч 1993 года начинается. Манифестация против Ельцина у кинотеатра моего детства. На афише — «Моя мачеха — инопланетянка»

Повстанцы: «Верим в мечту»

На Крымском мосту. Армия в ожидании столкновения с повстанцами.

Войска атакуют бабушек. На заднем плане — старый вход в Зоопарк

Телевидение отключено!

Мальчик у изрешеченного пулями подъезда в центре Москвы

Расстрел Белого дома

Кульминацией той насыщенной поездки стал наш вояж в Бурж, самый центр Франции, где жили родители Стефани, с которыми пришло время познакомиться. В этом, по крайней мере, была уверена Стеф.

На вокзале в Бурже нас встретил хмурый отец Стефани. Поцеловав дочь и холодно пожав мою руку, он повел нас к своему белоснежному «Пежо-406», все двери которого он ухитрился открыть с расстояния десяти метров, направив на автомобиль миниатюрный пульт. До Москвы эти технологии еще не добрались.

— Как это вы открыли двери? — поинтересовался я. Отец моей подруги будто не услышал моего вопроса.— Это такая система сигнализации, Дим, — удовлетворила мое любопытство Стефани. — У нас это недавно появилось. В Москве тоже скоро появится.

В молчаливом напряжении доехали мы до дома, где нас с угрюмым лицом встретила maman. Стало ясно, что я — нежеланный гость. Ужин был тягостью для всех. Родители задали мне пару вымученных вопросов, мои ответы были им неинтересны. Стефани тоже поняла, что нам предстоят непростые деньки, но держала удар и даже задорно рассказала про свои последние успехи в учебе.

Пришло время сна. К моему удивлению, нас со Стефани направили спать в разные комнаты. «Ого, ничего себе, забавно», — такого я не ожидал, да и Стеф тоже. Мы хитро перемигнулись, и уже через полчаса, дождавшись, когда в доме наступит тишина, я, крадучись и не дыша, пробрался к Стеф и, конечно, тут же оказался в ее кровати. Но не надолго! Буквально через мгновение в la chambre [133] В комнату. влетел разъяренный папа. Он включил свет и, оцепенев, уставился на меня, ртом, как рыба, глотая воздух. Это, без сомнений, было проявлением чрезвычайного волнения. Правда, с ним папа сумел справиться, истошно завопив на весь дом: «Mais non! Ма cherie (это он своей жене), cherie [134] Ну нет! Дорогая! Дорогая! , — он в полном отчаянии воздел руки к небу, потом трагически обхватил ими голову. — Mon Dieu, c’est incroyable, c’est incroyable!» [135] Мой Бог! Невероятно! Невероятно! . Тут он начал беспрестанно раздувать щеки и тут же с шумом выпускать воздух, производя звук, похожий на фырканье — тпррррр. Как я понял позже, именно в этот миг папа проявил себя совершенным французом: «Incroyable! Dans та maison! [136] Невероятно! В моем доме! Тпрррр!». На крики примчалась мама. С всклокоченными волосами и в ночнушке, она внесла лепту в истерию.

Ситуация разрешилась с необычайным трудом. Стефани принесла воды папе, и он подуспокоился. Мама тоже. Спать нам пришлось в разных комнатах. А наутро мы уже мчались обратно в Бордо! Ну не оставаться же на сковородке!?