Юрий Герт - Ночь предопределений

Однажды… он вновь с нежностью вспомнил Жаика, его такую пронзительную и верную догадку. Однажды… Возможно, этим «однажды» и оказался Зигмунт, которому дозволялось по воскресным дням читать Евангелие… А любимейшим было для него в ту пору Откровение Иоанна, то есть Апокалипсис… И можно представить себе, как звучало оно — надежда на крушение зла и предвестие правды на земле — в устах вчерашнего диспутанта с Васильевского острова, почитателя Мицкевича, который умел не только в кругу земляков, но и в роскошной петербургской гостиной графа Генриха Ржевусского ораторствовать со страстью Конвента лучших времен!..

Он представил себе — не без юмора — эту картинку. Зигмунта меж камней, выступающего с нагорной — вот уж во истину! — проповедью, с Евангелием, зажатым в левой руке, посреди пустыни, перед тремя-четырьмя солдатами, силящимися понять его увлеченную, пересыпанную шипящими, сильно акцентированную речь и доверяющими более интонации, чем смыслу… Феликс уселся на камень и развернул небольшое Евангелие, довольно потрепанное, с обернутым в газету переплетом, которое привез с собой и прихватил, выходя из гостиницы. Что мог выбрать для своих «чтений» Зигмунт из Апокалипсиса?..

Многие места в тексте были отчеркнуты, он сам делал эти пометки, читая, но еще не думая при этом о Зигмунта так, для себя, про себя. Это были чаще всего самые понятные, легкие места, уж давно ставшие притчей во языцех, получившие распространение через литературу, через живопись, и оттого порядком стертые, не осознаваемые обычно в каком-то коренном, первородном смысле. Но здесь они звучали свежо, и смысл их вонзался в сознание — отточенный, резкий. Феликс наткнулся на отчеркнутые строфы:

«То извергну тебя из уст моих, — повторил он про себя. — То извергну…» И вдруг подумал, что весь этот розыгрыш похож на то, как если бы он пытался раздуть тлеющий в погасшем костре уголек, жалкую искорку, которая светится в разворошенной глубине, и то ли вспыхнет, займется жаром, то ли зачахнет совсем. Вера, подумал он. Чтобы идти через пески через годы… нужна вера. Наивная, слепая, присущая неразвитому, темному уму… Мы слишком развиты, слишком опытны и информированы, чтобы верить. Чтобы идти через пески… Нам нужно в точности знать, где, на какой широте и долготе находится Беловодия, и как до нее добраться, поездом или самолетом, и сколько стоит билет, и нельзя ли сразу взять — на всякий случай — в оба конца… Но это уже не вера, а знание…

«А я — я слышу глас, но не имею веры», — подумал он словами Фауста. — Вот именно: глас — и только… Потому как — «ни холоден, ни горяч»…

В этот момент он и увидел Карцева. Тот стоял на ближнем выступе скалы и делал зарядку. На нем была белая трикотажная майка и синие тренировочные штаны, съехавшие на самый низ живота и порядком разношенные, обегавшие складками крепко упертые в каменную плиту ноги. Мускулы упругими узлами перекатывались в предплечьях, и, нагибаясь вперед и откидываясь назад, он, словно смакуя свои размашистые, сильные движения, покряхтывал, даже постанывал от удовольствия.

Впрочем, Феликс узнал его не сразу — Карцев был без очков, и это совершенно меняло его лицо. В нем теперь не было того суперменского выражения, той уверенной, рассчитанной по минутам деловитости, которая с помощью квадратных стекол как будто лишний раз стремилась подтвердить свое сходство с отлаженным, четким в работе механизмом. Теперь это было простецкое, хорошо откормленное лицо деревенского парня, щекастое, с маленькими глазками, не лицо — ряжка, здоровая, круглая и даже довольно симпатичная. Вдобавок ко всему он так явно наслаждался ощущением послушности своего крупного тела, с таким блаженством жмурился, открывая утренней прохладе заросшую светлой шерстью грудь и темное углубление пупка между майкой и штанами, что приятно было смотреть. Хотя это, по сути, значило не смотреть, а подглядывать, — Карцев, конечно же, полагал, что он в одиночестве.

Возможно, из желания нарушить невольную конспирацию, а скорее из какого-то вдруг накатившего озорства Феликс наклонился, подыскал мелкий камешек и запустил его, метя Карцеву в пупок. Описав отлогую дугу, камешек довольно точно достиг цели. Карцев от неожиданности крякнул, пощупал живот — без царапинки, наверное, не обошлось — и закрутил по сторонам головой. Феликс, распрямившись, стоял во весь рост, не думая скрываться, но Карцев обнаружил его только после того, как поднял с земли и надвинул на нос очки.

— А-а, — закричал он, размахивая загоревшей выше локтя, а дальше почти белой рукой, — это вы, сочинитель?.. Не добили вчера — хотите прикончить сегодня?..

— Вот-вот! — рассмеялся Феликс. — Берегитесь!..

— Нет, это вы берегитесь!.. — крикнул Карцев и, утробно зарычав, обеими руками рванул с земли известковую глыбу. Прежде, чем швырнуть ее вниз, он вскинул камень над головой и на мгновение стал похож на разъяренного Полифема.

Глыба обрушилась в нескольких шагах от Феликса и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, покатилась по склону. Карцев подобрал камень поменьше.

— Что же вы стоите? Защищайтесь!

— Тогда снимите очки… Я не даю гарантий!

— Как же мне справиться с вами — без очков?..

— В самом деле… Безвыходная ситуация!

Посмеиваясь, они сошлись и поздоровались, пожали друг другу руки. Загорелая, толстая шея и плечи Карцева блестели от горячей испарины.

— Поднялись полюбоваться? — произнес он дружелюбным тоном, кивнув на городок и подтягивая повыше штаны. — Ну-ну, любуйтесь, пока его не сковырнули бульдозеры… Неужели он и вправду вас так зачаровал? — Оттянутая резинка щелкнула на его тугом животе.

Феликс не ответил, да Карцев и не ждал ответа.

— Ну и наговорили… нагородили же вы вчера! — Он посопел, хмыкнул. — А все Рагон виноват, старина Рагон… «Города будущего»… Признайтесь, вы его недавно читали? Да еще про Нимейера что-нибудь?.. Вот у вас голова и закружилась. А вы бы вместо этого хоть разок заглянули ко мне в мастерскую, скажем. И вместо высоких материй я бы пальцем вас в сметы, которые нам спускаются. А потом — в реальные возможности, которые определяются строительной базой, техникой, ресурсами. А потом — в сроки, за которые надо уложиться. Ну, а уж после всего этого, у меня дома, мы бы распили бутылочку сухого мартини — ей-богу, одна еще стоит где-то в баре, на особенный случай, но с вами бы мы ее распили, и потолковали про Миса, про Технологический институт, про Елисейские поля… Да и про литовцев наших, про армян, там тоже умеют строить, кое-чему научились… И потом, когда вы поняли бы, как и что, и откуда у быка хвост растет, вы бы сделались первым сторонником, первым энтузиастом нашего проекта, потому что, ей-же богу, это вовсе неплохой проект, его еще оценят!..