Евгений Пузыревский - Седьмое лето

С тех самых пор, как пакеты «майки» стали платными, он приучил себя ходить за покупками чаще, брать меньше и затариваться основным набором необходимых продуктов только раз в неделю – по воскресениям.

Дело не в жадности. Дело в практичности.

Была в нём такая особенность – если заплатил, то используй по максимуму. Раньше, когда полиэтиленовые изделия просто висели на крючке рядом с прилавком у выхода – бери, не хочу – то их ценность определялась лишь временным отрезком, включающим в себя дорогу от кассы до кухонного стола. Теперь же, когда за них вымогали «свои кровные», значимость дальних родственников авоськи резко возросла. Во-первых, приобретались они ровно в том количестве, которое могло быть рационально использовано (в основном под мусор). А во-вторых, для хранения временных излишков (бывало, что ненароком накапливались) был специально выделен ящик в кухонном гарнитуре, третий сверху, прям под столовым серебром, аккуратно разложенным по специальным коробочкам и извлекаемым лишь для некоторых из гостей.

Хотя само понятие «гость» в данной квартире уже постепенно стало забываться.

В животе заурчало.

Свежеиспечённый хлеб издавал создающий слюну аромат через бумажную упаковку, тем самым непосредственно влияя на увеличение скорости преставления ног. Альберт Эдгарович в красках представил, как он распотрошит в тарелку это дитя муки, воды и дрожжей, добавит три сырых яйца, зальет полупроцентным обезжиренным молоком (желудок, в последнее время излишне шалил и в упор отказывался принимать более жирное), хорошенько перемешает и начнёт, смакуя каждую ложку, поглощать.

Как в детстве, с мамой.

Развилка.

Дорога, та, что налево, ведёт прямиком к необходимому подъезду. Дорога, та, что направо, собственно приведёт к нему же. Разница лишь в том, что вторая раза в два с половиной длиннее первой. Но, несмотря на это, Альберт Эдгарович, даже не раздумывая, повернул на ту, что менее всего была выгодна для его гурманских фантазий.

Зато выгодна для фантазий других – потаённых и тщательно скрываемых.

Любой утренний/дневной/вечерний променад этого невысокого и худенького мужчины, подбирающегося к возрастной планке «Сорок пять», нельзя считать в полной мере завершённым, если его путь не прошел через детскую игровую площадку.

Нет, он не из тех, кто искренне считает, что промежуток от ноля до десяти – это самое счастливое время на свете и что в каждом из нас до сих пор живёт затаившийся ребёнок, которого периодически нужно выпускать на волю – играть, дурачится, бедокурить, раздолбайничать. Детство было и прошло, теперь хоть на пупе извернись, а и года не порастеряешь.

Так что целью ежедневной путевой петли были далеко не покатушки на каруселях.

Ну, не будем тянуть кота за его мартовские возбудители, а скажем прямо и открыто – Альберт Эдгарович являлся Педофилом.

Педофилом с большой буквы «П».

Почему именно с большой? Да потому что он, сам того не осознавая, умудрился собрать в себе все штампы, всплывающие в сознании здоровых людей, при упоминании данной болезни:

1) Детство – бабское.

Отец, популярный в узких (в очень-очень узких) кругах писатель, автор двух увесистых книг, посвященных одной и той же теме «Влияние исторических событий на широколиственные деревья, а в частности на их периферическую часть ствола». В своих монументальных трудах Эдгар Альбертович (да, он умудрился дать своему сыну имя отца, видимо считая это данью уважения) мог например, подробно, нудно, приводя многочисленные примеры, рассуждать, что из-за событий тысяча девятьсот семнадцатого года, масса коры по отношению ко всей древесной массе у ясеня поднялось с двенадцати процентов на пятнадцать. А вот у берёзы, как была одиннадцать, так и осталась. Вывод: грядёт ещё одна революция. И всё бы ничего, как говорится – каждый удовлетворяет себя как хочет (извиняюсь за нарушенную рифму), но вот из-за этих многолетних крупных растений с твёрдым стволом, мощной корневой системой и образующими крону ветвями, покрытыми листьями, времени на воспитание своего отпрыска катастрофически не хватало. В итоге регулярные писательско-учёные командировки по всем просторам нашей необъятной родины, сделали своё дело – где-то под Нижневартовском он простудился да там же и помер. Маленький, на тот момент пятилетний, Альбертик, узнав о смерти родителя, расстроился ровно на два дня, а затем вернулся к своему привычному существованию.

За дело взялась бабушка – Элла Максимилиановна. Конечно и у мамы, Таисии Семёновны, было своё право голоса на воспитание, но почему-то к нему в доме не прислушивались.

И понеслось – музыкальная школа по классу фортепиано (затем духовое, затем вокальное, затем перкуссионное и т. д.), бальные танцы, шашки, бадминтон, немецкий, французский, английский языки, вереница кружков в доме пионеров: «Сделай сам», «Мягкая игрушка», «Ребятам о зверятах», «Юные натуралисты», «Маленькие фантазёры», «Лепим из глины», «Речь моя – люблю тебя» и т. д. и т. п. При этом ни каких опасных видов спорта – там утонешь, там простудишься, там ногу сломать можно, там вроде бы безвредно для здоровья, но, говорят, тренер матерится.

Всё принималось послушно, безропотно и без какой либо доли агрессии.

Один раз, это маленькое чудо пришло домой с синяком под глазом и, после эмоционального давления, выдало имя обидчика. В этот же вечер родители Коли Слуцина, что являлся одноклассником избитого, а по совместительству главным хулиганом своей классовой параллели, выслушали разъяренную бабушкину триаду «О воспитании». В ответ, не придумав ничего лучше и рациональнее, они как следует отодрали ремнём своё «маленькое чудо» и на этом успокоились. Подвергшийся порке сделал вывод – бей кого хочешь, но этого уродца, имевшего такую сильную тыловую защиту, лучше не трогать.

Не трогал он – не трогали и остальные.

Так, один раз пав жертвой такого часто встречающегося явления, как «Несправедливое воздействие физической силы на лицевую оболочку головы», мальчик на несколько лет приобрёл иммунитет от последующего повторения данной, малоприятной процедуры.

В общем, жизнь у него так и текла – размеренно, просчитано, без всплесков, углублений, огибая и без того обитые поролоном углы (бабуля старалась за троих по будням и за пятерых по выходным, а про её праздничное усердие вообще уже пора слагать легенды).

Ах да, забыл сказать – до тринадцати лет, пока научно-исследовательский институт, в котором мать трудилась двадцать один год, не выделил ей новую, более просторную квартиру (в которой можно было устроить полноценную детскую), Альберт Эдгарович спал то с Эллой Максимилиановной, то с Таисией Семёновной. И не находил в этом ничего неестественного, странного, из ряда вон выходящего.