Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

И одной ночью те же ребята, что ходили днём строем, ночью горланя уже другие песни и ругаясь меж собой, отбили у статуи пионера руку с горном, вместо неё осталась торчать арматура. Скрипачка, увидев это, в жалости своей заиграла ещё громче, ещё быстрее. Она играла в эту ночь, как никогда страстно, весь парк слушал её скрипку, птицы перестали щебетать, даже ветер не колыхал деревьев. А на утро удивлённые люди увидели, что и у скрипачки нет правой руки. Вместо неё, вместо смычка лишь железные прутья. А глиняная рука скрипачки была приделана к статуе пионера.

«Любовь есть жертва. Жертва, жертва!» — забывшим людям пели в это утро птицы в парке, которые и принесли руку скрипачки безрукому пионеру.

Статуи пионера давно уже нет, как нет и тех, с кого его слепили. Другие времена, другие люди, а любовь всё ещё кружит между стройных высоких сосен. Сходите в Выксунский парк, недалеко от липовой аллеи стоит наша скрипачка на разрисованном граффити постаменте и выводит вновь вылепленными руками неслышимую грустную мелодию любви. Для тех, кто услышит её своим добрым сердцем.

Как-то утром один человек пошёл в магазин за хлебом, за обычным нарезным батоном по шестнадцать рублей и, к своему удивлению, никого там не увидел, хотя было воскресение и большинство людей не должно быть на работе. Даже не было знакомой полной продавщицы за прилавком.

Выйдя из магазина с пустым пакетом, человек ещё больше удивился, когда не обнаружил и людей на улице, но усмотрел на асфальте — тени. Вытягиваясь от поднимающегося солнца, они изменялись, двигались и исчезали. А в зеркальной витрине магазина он не обнаружил себя. Да, да, дома, машины на стоянке, даже небо отражалось, а его не было.

А в шелесте ветра различил человек слова:

— Образы тех, кто был доныне, суть тени, тени, тени…

Он пришёл домой — жены и детей не было. Не появились они и к вечеру и на другой день и через неделю. Так человек жил в этом городе, на этой планете один. В тоске, в недоумении, в страхе. Без электричества, без телевидения, без сотовой связи и интернета. Ничего не работало, и не с кем было связаться. Только в ясную солнечную погоду появлялись они — тени. И ветер шепчущий:

— Они вернутся, нужно только, только, только…

— Что нужно? — кричал человек, — чтобы вернулись люди? — и бежал с ветром, прыгал, махал руками.

Но стихал ветер и только через много дней вновь шуршал листвой:

— Они вернутся, когда будет больше света. Люди заслоняли свет, свет, свет… Стало слишком много теней, теней, теней…

Не понял человек, как можно жить на земле и быть без теней.

— Так не бывает! — в отчаянии кричал он ветру.

А порыв ветра срывал листья с берёзы:

— Другой свет, свет, свет…

— Верни их всех! — рыдал человек, но тщетно — ветер стихал на много дней.

Но как-то в своей квартире, сидя в кресле, вслушиваясь в тишину и глядя на тень длиннолистой юккы на стене, он различил в ней вязь: «Они вернутся завтра».

И радостный человек вечером лёг спать, веря, что сбудутся эти слова. Он проснулся утром и услышал детский смех — люди появились!

Но у юккы не оказалось листьев, у всех цветов на подоконнике их тоже не было, да и на улице деревья стояли голые. Они сбросили свою листву, чтобы стало больше солнечного света.

Как выяснил этот человек, люди ничего не знали о своём исчезновении, только посмеивались на его вопросы и крутили пальцем у виска. Правда, удивлялись странному летнему явлению — опавшей зелёной листве.

Ах, как был счастлив фонарик, когда заменили в нём новую батарейку! И радостно освещал этим жёлтым светом тёмную улицу, подвал, погреб — всё, что темно.

Но всё в этом мире конечно, рано или поздно заканчивается даже рукотворный свет. Села и у фонаря батарейка. Как недолговечны эти батарейки, печально думал фонарик, лёжа ночью на шифоньере с разрядившейся батарейкой во чреве. И вдруг решил, что батарейки ему и не нужны, что он самодостаточен. Напрягшись, он погнул и сломал свои контакты. И, гордясь тем, что ни от кого не зависит, чтобы люди больше не меняли в нём батарейку, раскачался, упал на пол и закатился под диван.

Но как не пытался фонарик выжать из себя свет разными упражнениями — и катался под диваном, вытягивался во весь рост, даже не отрывая взгляд, смотрел в одну точку на стене, думая её осветить, ничего не выходило — света не было. Так пролежал он несколько дней и ночей без батарейки в пыли и печали, пытаясь впитать в себя и полоску солнечного света и свет луны, но, естественно, ничего у него не выходило.

Люди его нашли и вытащили из-под дивана. Вот они его разобрали, спаяли контакты, чтобы вставить батарейку, но в гордыне своей он сломал железяки во второй раз. В недоумении фонарик восстановили трижды. Но на этот раз он во злобе пять сломал их, а ещё в добавок в лампочке порвал спираль. Тогда уже он стал совсем непригоден.

А батарейка в нём оказалась аккумулятором с подзарядкой. Её зарядили и вставили в новый диодный фонарик, который радостно и смиренно принял её в своё чрево.

И с тех пор, как выбросили сломанный фонарик в помойный бак, история его заканчивается. Посему, и я умолкаю.

Метро. Станция. Лавочка.

Я — книга, ждущая очередного партнёра, дабы сообщить ему то, о чём он догадывался, но не мог сформулировать. Ха! Я — книга! Рождённая, потому что кто-то умер. Дерево? Я живой пример вечного закона мироздания — прежде, чем что-то родилось, должно что-то умереть. Закон сохранения жизни!

Я книга, чтобы рассказать об этом. Руки людские, тепло и мягко шелестящие листы мои. Глаза, следящие за колыханиями строк. Я наслаждаюсь людьми!

Возбуждение страниц моих и мучительное томление без ласковых дланей — моя сущность.

Жизнь. Путешествие. Опыт.

Кто мой автор? Как меня зовут? Чёрное на теле моём — разве я сумею себя прочитать?

Чёрное на белом — грязь. А что делать? Суть божественного мироздания — белые листы, не замусоренные искусством и политикой. Не испачканные людскими глупостями, завёрнутыми в красивые фантики религий, идей, доктрин.

Человек никак не поймёт — ах! — что его существование — возвращение к первозданной абсолютной чистоте, которая у него внутри есть запылённый бриллиант.

— О! Бук Кроссинг! — я слышу женский голос и вижу двух подошедших к лавочке джинсовых девушек.

— Что это? — любопытствует другая.

— Прочитал книгу — оставь другому, — объясняет первая.

И она берёт меня своими макаронными пальчиками и листает и ласкает, всматриваясь в мою буквенную твердь, прижимает нежно к своей груди и я, стареющий экземпляр ощущаю неистовый запах её плоти, этот женско-младенческий букет трепещущих гормонов, от которого не хочется отрываться.