Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

— Мы все теперь здесь! — Дева выглядывает из-за сосны, чуть обнимая её длинными волосами, и улыбается. Она красива. И я вспоминаю сны свои — про неё, да, да, про неё — прекрасную женщину, которая приходила ночью и обнимала, и ласкала, и кровь вскипала в членах моих и недосягаемое в яви счастье охватывало и улетало с пробуждением в вечное инвалидное кресло, в свою уродливую плоть, всё реже с годами верящую в этот символ веры.

— Чаешь воскресения мёртвых и жизни будущего века? — её голос во сне охватывал такие же сосны, поднимаясь выше и выше, и таял в ветках.

— Где? Где они будут жить? — спрашивал мозг мой, снова и снова пытавшийся пробить наяву разорванный болезнью позвоночник.

— Негде, — отвечали скрюченные колени. — Нет места, — отвечали вывороченные локти…

— Есть! — восклицала она и подходила ближе. — Земля будет другая. Ты узнаешь.

Вот рот мой был открыт, издающий звуки:

— Кто?

— Мы все живущие сейчас, — почти пела она высоко.

И вопросы, вопросы червями распирали мозг:

— Где же? Где все жить будут? — да, да! это мой голос из моего сна…

Сейчас она появляется из-за дерева вся нагая и трепет, прежде охватывающий меня при виде женщины, другой трепет, духовный порыв поднимает с земли. Да! Я встаю, как когда-то во сне ощущая сильными ногами твердь земную, ощущая пульсацию вен в конечностях, сбирая огромной грудью, напрягшимся животом чистый хвойный воздух и иду по мягкой массирующей иглице за ней — женщиной моих снов…

— Твои строки, вот они — листья на ветру. Зачем, зачем всё это было нужно когда-то? — она бросает бумажные листы, и они исчезают вместе с листьями осени.

И я удивленный и радостный спрашиваю ведущую:

— Осень?

— Осень прошлой жизни людской. Всё в прошлом, всё в прошлом, в прошлом…

И листья, и ветер, и снег, и — солнце вокруг водят хороводы. Мягкие, нежные, как женские руки гладят тело моё эти стихии.

— Ты думаешь это осень? Или зима? Или… — говорит она впереди.

— Не знаю, — не знаю я.

— Нет уже времён года. Ничто на нашей планете не меняется уже.

— Земля остановилась? — не верю я.

Она смеётся разноцветной трелью, и ветер шепчет слова:

— Другая вселенная, другая Земля, другой мир…

— Какой? — я спрашиваю ветер.

Он трогает мои волосы тихим шелестом и проносится вихрем, оставляя мне на ладони тающие снежинки.

Дева останавливается и обнимает меня теплом своим, мягкостью, сравнимой с пухом безвесомым и огоньки щекотливые проскакивают меж нами, взлетают, рассыпаются на многие другие и исчезают, оставляя место следующим.

— Кто ты? — спрашиваю я Деву свою.

— Я — эхо твоё, — поёт она и целует, целует трепетно в губы, заставляя молчать, и говорит, говорит, говорит. — Плоть от плоти. Ты помнишь время — сотни раз с тех пор Земля кружилась вокруг светила. Ты помнишь город — ожерелье прудов и парковые ковры. И ты, весело бегущий в детский сад, где зло поджидало тебя.

— Болезнь? — кричу я, вспоминая.

— Она залезла тебе в спинной мозг и связала тело.

— Я — калека, инвалид! — реву я сквозь ветер, ощущая прошлое.

— И мать, — продолжает она, — отказавшаяся лечить из страха смерти твоей.

— Пункция, — пролетает перед глазами слово.

— И ты, пишущий глазами…

— Я — поэт!

— Да! — отвечает она. — Вспомни, что ты писал мне! — и говорит, говорит. –

— Я помню, — вспоминаю я строки, и продолжаю сам. –

— И меня, твоей жены и помощницы, прожившей с тобой годы земные, — прерывает Дева.

— Тебя звали… — вспоминаю я имя её.

— Не надо, — обрывает она. — Имени нет.

— Жена, — вспоминаю я образ женщины рядом и не нахожу сходства. — Ты изменилась! — восхищаюсь я. — Ты стала красивее, ты стала моложе, ты стала…

— Все становятся другими, — останавливает она мою лесть и показывает на поле, усеянное костями человеческими. — Все оживут, как мы…

И ветер принёс голос могучий, приказывающий:

— Я введу дух на вас, и вы оживёте. Обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживёте, и узнаете, что я — Господь!

И вот кости начали сближаться друг с другом.

И вот жилы, мышцы появились на них, и вот кожею покрылись.

— Сбываются пророчества, — поведала Дева и добавила. — Но духа ещё нет.

И тогда голос навеянный, изрёк:

— От четырёх ветров приди, дух, и дохни на них, и они оживут!

И словно свет вошёл в тела, и встали люди, наполненные духом на ноги свои.

И Дева в радости глаголет мне:

Теперь мы будем жить вечно, не ведая болезней, не зная голода, ибо мы возвратились в Эдем. Возьми лист у клёна, возьми перо у птицы и пиши, пиши, прославляя Создателя!

И я, счастливый, окутанный любовью обнимаю свою половину и вспоминаю в радости рифмы прошлых дней:

Рыбкин почти всю ночь не спал, всё думал, за кого же он пойдёт голосовать на выборах в Думу. Коммунисты, элдэпээровцы, справедливороссы, — перебирал он партии в уме, — единороссы, праводелы, яблоковцы, — сравнивал их программы, примеривал на своей жизни. Что говорить, сорок лет вот прожил. Из них половина в той жизни, в советской стране при коммунистах, а вторую половину при так называемых демократах. Детство было счастливым, ничего плохого не скажешь, юность в девяностые весёлая пивная, зрелость в нулевые спокойная женатая. Так что, и незнай когда было лучше. Недавно, правда квартиру взял по эпотеке. При зарплате в двадцать тысяч пятнадцать каждый месяц отдавать нужно. Жена в школе учителем десятку зарабатывает. Коммунальные траты квартира-свет-газ-вода вместе с кабельным телевидением, телефоном и интернетом в пять тысяч каждый божий месяц вылезает. Так что на еду и одежду остаётся десять тысяч. И уж откладывать на Турцию-Египет не получается. Ну и ладно, лишь бы не голодать. Зато есть вот этот потолок над головой и любимая супруга под боком. А во второй комнате сопит четырёхлетняя дочка. Что ещё нужно для счастья!