Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост

Паркер поймал на себе взгляд Филиппа и в несколько мгновений вновь вернулся в образ всецело увлеченного своей работой криминальоберрата, его голос вновь обрел силу и звучность.

— Именно потому, что мы живем в такое время, когда многие люди опасаются вселенской катастрофы, глобального коллапса промышленности, именно поэтому чрезвычайно важно не допускать никакой паники, нельзя оповещать всех о том, что господин Сорель обнаружил на диске. Вот почему никто из нас не станет говорить ни слова об оставленном нам угрожающем послании. Нельзя — ни в коем случае! — чтобы это стало известно средствам массовой информации.

Остальные согласно кивнули.

— Это относится и к экспертам из «Дельфи», господин доктор Ратоф, и к специалистам из спецгруппы, за которых я отвечаю.

— Я готов за своих людей дать руку на отсечение, нет, правда, честно, — сказал косоротый.

— Тогда поехали! — и Паркер направился к двери.

— Господин Сорель!

Около восьми вечера улыбающийся Вили Руоф, главный портье отеля «Кемпински», с распростертыми объятиями шел по вестибюлю навстречу Филиппу. Он был высокого роста и крепкого телосложения, в классическом костюме представителей его профессии: в черном сюртуке до колен, на лацкане значок — две золотые маски, — в черных штреземановских брюках в серую полоску, серой жилетке и сером галстуке к белой рубашке.

Филипп крепко пожал руку Руофу, который был родом из Баварии, но уже несколько десятилетий жил в Берлине.

— Я оставил для вас ваш люкс четыреста двадцать-тридцать. Позвольте сопроводить вас, — Руоф прошел рядом с Сорелем к лифту. Поднялись на четвертый этаж.

— Я видел вашу пресс-конференцию по телевизору, — сказал Руоф, открывая дверь номера и пропуская Филиппа вперед. Верхний свет был включен. — Не всю, отдельные части, смотрел, когда было свободное время и меня не тормошили. Сколько журналистов, сколько телевизионщиков! Конечно, после этой катастрофы в Шпандау! А о преступнике ничего не известно! Когда вы объяснили, что к чему, мне просто плохо стало. Выходит, преступник может сидеть в Австралии, в Канаде или у нас в Потсдаме — и мы никогда об этом не узнаем.

Носильщик принес чемоданы Филиппа, получил чаевые и, бормоча слова благодарности, исчез.

— Жутковато, — сказал Руоф. — Криминальоберрат Паркер сказал, что нет ни малейших данных о том, зачем преступник это сделал, — он покачал головой. — Куда катится этот мир, господин Сорель, куда?

— Да, — согласился Филипп. — Куда?!

Засигналил пейджер Руофа. Он бросил взгляд на дисплей.

— Извините, меня требуют к стойке администрации. Желаю вам приятного времяпрепровождения!

Оставшись в одиночестве, Филипп присел к письменному столу, попавшему сюда не иначе как из мебельного салона антиквариата, подтянул телефонный аппарат поближе и набрал номер.

Он еще из аэропорта в Штутгарте позвонил в редакцию одной бульварной берлинской газеты и попросил соединить его с репортером уголовной хроники Клаусом Маске, которому оказал в свое время очень серьезную услугу.

— Маске! — ответил ему мужской голос.

— Это Сорель. Я уже в «Кемпински». Удалось вам что-то выяснить?

— Нет таких вещей, которые я не мог бы выяснить. Но приятного мало.

— А я этого и не ожидал.

Репортер уголовной хроники сказал:

— Я расспросил кое-кого из моих приятелей-сыщиков… все говорят одно и то же.

— А именно?

— Этот… гм-гм… человек… бедолага он! Кругом одни несчастья… Женился удачно, лучше не бывает по высшему разряду! Говорят, жена у него была — сказка! Пять лет назад она умерла. Рак. Но это лишь первая часть романа. Дело в том, что у него есть сын. Его зовут Вальтер, и этот человек любил своего сына так же беззаветно, как и жену. С самого рождения он не давал и пылинке на него сесть, баловал — сын ни в чем не знал отказа. По словам моих приятелей, это переходило все границы…

Левое веко Филиппа задергалось.

— …а этот Вальтер, ну и отблагодарил же он отца! Сразу после выпускных экзаменов в гимназии пропал и с тех пор больше на глаза отцу не показывался. Живет среди самых отъявленных подонков в Риме, Париже и Лондоне, и отец узнает о нем что-то только, когда тот что-то натворит, какую-нибудь мерзость учинит… Чек подделает или украдет что-то, он готов приторговывать краденым, сбывать для дилеров наркотики, шантажировать людей — и все в таком роде…

Сорель уставился в стену перед собой.

— …и тогда настает черед отца. А как же! Кто же еще замнет все эти неприятности, вытащит Вальтера из тюрьмы и будет платить, платить, платить — за все! Нормальному человеку не под силу представить в каком положении из-за этого негодяя оказывался его отец — сколько раз тот уже мысленно ставил крест на своей работе и карьере! Сам он, отец, надеется еще, что никому ничего не известно, а на самом деле об этом знают многие, господин Сорель, очень многие. Они его, беднягу, жалеют, делают вид, будто ничего не видят и не слышат, оберегают его, как могут, но наступит момент, когда это им больше не удастся. И тогда этому человеку придет конец, он и сейчас уже человек почти что конченый… а все из-за Вальтера, этого говнюка! Выглядит он великолепно, очень неглуп, хорошо учился — но человек он совершенно аморальный, «капитально» аморальный, как выразился один из его приятелей. M-да, вот как обстоят дела у этого господина. Пригодится вам это? Вы как будто сказали мне сегодня утром по телефону, что судьба этого человека вас заботит…

— Так оно и есть, — подтвердил Сорель. — То, что вы мне рассказали, для меня очень важно. Однако помочь ему я вряд ли смогу…

— В каком паскудном мире мы живем, а? Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Если вам что-нибудь еще понадобится, сразу звоните мне, господин Сорель! Никогда не забуду, что вы для меня тогда сделали!

— Но ведь это само собой разумелось. Всего хорошего, господин Маске!

— Вам тоже, господин Сорель!

«Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — подумал Филипп, положив трубку.

В дверь номера постучали, и не успел еще Филипп крикнуть «Войдите!», как в комнату ворвался Ратоф и поспешил к нему с протянутой рукой.

— Я хотел попрощаться с тобой, — сказал косоротый. — Завтра лечу обратно во Франкфурт. Спасибо за все, ты действительно первый из лучших. Я благодарю тебя также от имени «Дельфи». То, что ты сделал, — это высший пилотаж, нет, правда, я абсолютно честно, — Ратоф похлопал его по плечу. — Когда ты возвращаешься в Женеву? Каким рейсом?

— Почему… в Женеву? Разве не в Эттлинген?

— Зачем?

— Что значит «зачем»? Мне ведь нужно заново оснастить вычислительный центр, привести его в рабочее состояние.

— Нет! — сказал как отрезал лысый толстяк.