Ким Макаров - Свет мой

…Проходят дни, месяцы. Но в чужую дверь не стучат, не звонят. Не спешат в эту квартиру в непогодь, заполночь. Там живут другие люди.

А мне порою бывает грустно от того, что я не постучал в свое время в эту дверь.

За столом веселье, разговор…

— Вам балычка? Семушки?

— Спасибо.

— Икорки зернистой не желаете? Паюсной, может? Да не стесняйтесь, кушайте, будьте как дома. Рюмочку коньяку?

— Ха-ха-ха! Вы, право, шутник. Выдумали же: клопами пахнет. У нас только высший сорт, армянский. Можно сказать, полный генерал… А как насчет водочки? «Кристалл». Рижская. Со знаком качества.

— Спасибо. Я не пью.

— Ну-ну! Обижаете. Приголубьте. Вы же мужчина, вон какой! В полном соку… Извините, я хотела сказать: в полной силе.

— Бывает…

— А что? У вас язвочка? Это сейчас лечат. Я дам вам телефончик… Знаменитый специалист, сам Толин! Профессор!

— Спасибо. Здоров, как бык!

— А вы случайно Досифея Петровича не знаете?

— Профессор?

— Что вы! Стоматолог, золотых дел мастер, так сказать… У меня, видите, целехонькие. Элочке надо. Правда, говорят, нынче фарфоровые в моде.

— Не в курсе.

— А вы слышали, Пугачева прилетает? Как! Ну, голубчик, от культурной жизни отстаете. Весь город на дыбы, а вы — не в курсе. Отстаете, отстаете… Может, вам билетик достать?

— Спасибо.

— Экий вы… Все спасибо да спасибо… а за спасибо деньги не платят. Ха-ха-ха!

— А как вам наш телек понравился? Не заметили? Японский! «Сони»!

— Красивый…

— Еще бы! И цена ему красивая. Хотите кофе? Растворимый, черный, бразильский. «Касик»!

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

— А вы, извините, что кончали?

— Не понял?

— Наш университет?

— Нет. Горьковский…

— Горьковский?!

— Да. Университет жизни.

— А-а-а… Неплохо зарабатываете?

— В круговую семь-восемь кусков.

— Кусков?

— Да, до восьмисот рублей в месяц.

— О-о-о! Министерская должность?

— Должность хорошая, рабочая. Рыбак я.

…За столом веселье, разговор… Хрусталь перемигивается светом, переливается звоном, взрывается шампанское, женское — «Ах!», коньячные наперстки то и дело тянутся к губам тонкошейных бутылок со звездочками на груди; фужеры задумчивы в иглистом мерцании вина, замерли балеринами на одной ножке; салатницы, чашки с золотыми каемочками, серебряные ложки, вилки, ножи… Все как «в лучших домах Лондо́на», — сказала бы хозяйка — вальяжная, сытая, выдрессированная легкой жизнью дама. Красивая. В теле баба. Крепкая. Ее бы к нам, на работу…

Ей-богу, скучно мне за этим столом. Устал я в отпуске от безделья. Сейчас бы к себе, на Камчатку! Эх, веселая в эту пору там работа!

…Горбатя чистые и быстрые струи речек, обдирая бока в кровь, прет на нерестилища кета, горбуша, прет ради продолжения рода своего, прет… и потом измочаленная, страшная в своей метаморфозе, скатывается в моря. Но это потом…

Я по-английски покидаю веселую компанию и выхожу на свежий воздух. Степь пахнет горькими травами, а в ночном небе плывут созвездия Красных Рыб.

«Черт возьми, — думаю я, — сколько труда, пота, сколько недоспанных ночей, нервов, страха, наконец… Ради чего?»

И в голову приходит странная и дикая мысль — не отстукать ли телеграмму своему начальству в Управление: прошу уволить по собственному желанию…

Нет, не поймут. Скажут: на легкую жизнь потянуло маримана. Не поймут.

Собственно, и желания-то у меня такого нет. Трудно представить даже, как это я буду без моря…

— Но — обидно же! Ей-бо, обидно: неужели я вкалываю, чтобы сладко и вкусно выкушивала м о ю р ы б у эта оранжерейная дамочка и ее компания?

Вижу воочию, как она берет холеными пальчиками розовую прозрачную дольку кеты, ноготки на пальчиках в темном коричневом маникюре, точно затаились жуковины, таракашки, слышу бархатный ленивый голосок: «Кушайте, кушайте. Вчера этой радости добыла. Ну, конечно, по блату. Какой разговор! Блат — нам лучший брат! Ха-ха-ха!»

Черт! Куда вы плывете, созвездия Красных Рыб?!

Лето на редкость было грибным. Народ до того избаловался, что кроме белых грибов да сырых груздей ничего не брал.

Корзина, моя была полна, и я решил малость передохнуть, а заодно подумать, как быстрее выбраться из леса к железнодорожной станции. Присел на пенек. В траве посверкивали ягоды костянки, вызывающе ярко стояли гордые мухоморы. До чего ж красивы! Красные, в белых крапинках на шляпке, с бахромистой окантовочкой по ножке — смотрелись они праздничными куличами на зеленой скатерти поляны. Было тихо. Удивительное это время — межцарствие лета и осени. Лес полон сил и молодости, но воздух уже подсвечивается осенними листочками…

Я задумался и очнулся от ощущения: кто-то на меня пристально смотрит (я даже невольно передернул плечами). Медленно повернул голову и вижу: на упавшей березе сидит большая серая ворона.

— Ты кто! — спросил громко. — Колдунья? Заколдованная принцесса?

Ворона покачнулась, но продолжала внимательно и строго смотреть на меня.

— А! — махнул я рукой. — Обыкновенная ворона.

— Кара! Клара! — выкаркнула ворона.

Я чуть с пенька не свалился. Ворона же, решив, что знакомство состоялось, взлетела на вершину сухостоя и принялась спокойно чистить свой клюв о сучок.

Я потоптался у дерева перед ней и двинулся прямиком через лес.

Вышел удачно — прямо к станции. Электрички еще не было, платформа пуста.

Я присел на скамейку, вынул из плаща газету. Вдруг слышу за спиной: кхы-кхы. Кашляет кто-то, да так, будто этому человеку по крайней мере сто лет. Оглянулся — на бузине ворона!

— Клара? Это ты?!

— Кра! — откликнулась она и слетела на платформу. Ходила птица важно, гордо, с независимым видом и все посматривала одной черной бусинкой на мои спортивные кеды, наверное, ее заинтересовали шнурки: разноцветные, с блестящими металлическими концами.

Я протянул руку к ней, Клара — цап меня за палец. Гордая! Тогда я прикрыл глаза — это ее и успокоило. Подскочила Клара к моим ногам, ухватила клювом конец шнурка, потянула… «Ах, ты баловница!» — хотел поймать я ее. Но подкатила электричка — Клара взлетела, я махнул ей рукой, щелкнули двери.

В вагоне я сел у окна. Вечерело. Над горизонтом стояли чуть тронутые зарею розовые облака. Березовые колки, пустынные поля наполнялись синим сумраком и туманом.

Через полчаса электричка остановилась на станции с чудным и удивительным названием: «Сыропятка». В окне я снова увидел ворону! Она летела над платформой и поездом и громко каркала. Неужели Клара?!

Я вскочил и бросился к дверям, но было уже поздно: станция медленно поехала назад…

На следующей остановке я вышел, долго ходил по перрону, смотрел в небо, ждал… С шумом и гамом промчалась стая грачей к городу, над дорогой, охотясь за полевками, зигзагами летал сорокопут, а в болотистой низине незнакомая мне птичка грустно и тонко кричала: «Пи-пи, ти-ти-и…»