Ким Макаров - Свет мой

Целый день у Новиковых переполох, суета.

Вчера вечером получили телеграмму: встречайте девятого еду сыном доцент Грачева.

Новиковым — забота, деревне — удовольствие, бесплатное кино.

За последние два-три года и какие только люди не накатывали к Новиковым из Москвы! Толстые и тонкие, чинные и — без… Профессора, доктора всех степеней и званий. Все к Андрюше. А эта Грачиха уже в третий раз прилетает. Доцентша… А с виду, по одежке… баба бабой. Словно не из столицы великой, а из-под боку, из Головырина.

У баб наших по такому поводу — праздник нечаянный:

— Слыхали? Ирина Климовна приезжает.

— То-то я сон видела: иду по дороге, вижу — платок большой цветастый лежит…

— И чего Андрюшу мают? Чего им всем надоть?! Ему во второй раз на пенсию итить можно… Замучили человека…

— И и-и, бабоньки-девоньки, как подумаю — страшно мне становится: и как он, Андрюша, сто восемнадцать годков на себе носит?!

— Вот и издиют, чтоб узнать… Узнают, глядишь, и нам чего-нибудь перепадет. И мы — по сту лет жить будем.

— Жди… Жданка-то сопреет.

— Ждать да догонять — милое дело!

— Не-е, бабы, я при своем уме жить хочу и помереть при своем уме. А у него, у Андрюше нашего-то, ум как у дитя совсем…

— Это так. Находит на Андрюшу. Разберутся ученые люди. Не зря ведь такую даль ездят, хлеб едят…

— Ни черта твоя Грачиха не разберется. От бога сие…

— Ну-ну!

— Ага. Ей-бо, девки, врать не буду. Захожу по какой-то надобности к Новиковым, а дома — никого. Один Андрюша во дворе в песочнице играет. Глянула я на него и — обомлела: от лысинки его… золотой пар струится и колечко голубое вокруг головы плавает… будто кто накурил… Я сразу и смикитила: нашла божья благодать на Андрюшу, недаром он второй век живет… Я, конечно, к нему: «Андрюшенька, ласковей наш, богоданец, сделай мне какое-нибудь чудо, дело доброе али поворожи…

— Ты, Никифоровна, пришла бы ворожить к моему мужику. После получки у него тоже вокруг головы голубой туман и сияние… Он бы тебе все насказал-рассказал — и прошлое, и настоящее…

— Дальше-то что, Никифоровна?

— Вечно эта Тонька поперек дороги станет. Забыла уже о чем и говорила. Ага. Протянула я Андрюше руку, мол, поворожи, всю правду расскажи. А он засмеялся и положил в мою ладошку горсть песку. Вот, говорит, возьми, теть Надя, не вытечет твое счастье. Не вода. Я его снова пытать, а он все смеется и смеется: «Ты, теть Надя, деньги в кубышке не держи…» Вот те на! Откуда он знает?! Я испугалась: новая реформа денежная али дом погорит? Андрюша смотрит на меня, щурится… Ну… точь-в-точь домовой… маленький, седенький, а из глазенков-то его свет идет струистый, синий-синий… И страшно мне, и любопытно… Андрюша же все посмеивается: «Ты, мол, теть Надь, не сиди зазря на золотых яйцах. Ничего не высидишь. Ни орленка, ни цыпленка. Протухнут. Отдай деньги Саньке. Сыну…» Тут я крепко рассердилась. Кому? Сашке? Пьянчуге этому? Да он их разом пропьет! Да… А я всю жизнь копила… Всю жизнь по копеечке, по рублику собирала… Так, бабы, я расстроилась, что и говорить дальше не стала с Андрюшей. Ушла. А ночь не спится: все думаю… нет, не отдам, кровные мои… будто под сердцем греют… А нынче сон привиделся: взяла я мешок с деньгами и пошла на базар — хочу то белого бычка купить, то вороного коня… А денег жалко… Вдруг вижу: на петухе, на ограмадном, с коня будет, скачет Андрюша: «Покупай, — кричит, — тетка, петуха!» Проснулась — ку-ка-ре-ку-у! — во дворе моем. Выскочила: никак не пойму — сон ли, явь? Нет — кочет мой поет. Ах ты, кукарек подлый! В суп захотел?! Напугал до смерти… Опять думаю, опять мучаюсь… По мозгам туча ходит, а солнышка все нет. Только к утру взошло: надумала я все-таки, девки, купить машину. Вот! Ухлопала все сбережения на «Москвича». И — не зря, и — не каюсь. Сашка-то, сами видите теперь, третий месяц не пьет. Нельзя. За рулем. И забота ему есть радостная, и при деле хорошем…

— А чего Бугай-то к Андрюше прилип?

— Ветеринар-то?

— Ага. Профессор кислых щей…

— В скотине он толк понимает.

— Вот и пусть с ней и возится. А то — Андрюшу изучат. Ученый, дурак моченый… Пустили быка в церкву молиться, так он рогами апостолу Павлу глаз вышиб…

— Сказывают, Ирина Климовна лечила его…

— Бугая?! Отчего лечить-то? От сала лишнего?

— От этого… от им… им… по-научному не выговоришь… им…

— Да кому им-то?!

— Тьфу! Непонятливые какие… Потерял, значит, наш ветеринар… эту… как ее… энергию эту самую… как с бабой спать. Смеются еще. Не знаете, что ли? В школе, поди, все проходили. Беда с вами, девки: и телевизор смотрите, и газеты читаете, и все, как в лесу, молитесь на росу. Никакой в вас сексуальной грамотности нет…

— Ча-а-во-о?!

— Неужто, вылечился?

— А ты б, Кать, бугая-то проверила бы…

— Бугаиха проверит. Сама кого хочь грудями забодает.

— Климовна, говорят, с сыночком едет?

— Ни черта твоя Грачиха не разберется. Прошлым летом профессор приезжал. Буркин-Туркин. Знаменитый, говорят… с двумя фамилиями по свету ходит. Вот какой! Заслуженный-обслуженный…

Сидели бабы на бревнышке, что лежало на взбугорочке зеленом, болтали… Благо, день воскресный. И сороки неподалеку, на прясле березовом, крутились, стрекотали негромко, тоже судили-пересуживали между собой услышанное…

Николай Андреевич Новиков (сын Андрюши), высокий сухопарый старик, не слышал разговора на бревнышке, хотя — ворота распахни — и увидишь посиделку… У Николая Андреевича своя забота немалая — тут поленницу сложить приглядно, там, у гаража, побелить — подновить…

Баба Клава, его жена, невысокая полноватая старушка, хлопотала на кухне.

— Мам! — кричит через комнату на кухне Нина Николаевна. — Мам! Тесто посмотри! Взялось ли?

Баба Клава подходит к русской печи, встает на приступку, стаскивает с квашни одеяльце. «Ахти!» — восклицает она. Тесто мягкое, пышное, раздобревшее от хорошей опары и тепла, норовит через край квашни лезть. «Охолонь!» — шлепает по тесту ладошкой баба Клава. Не сильно, ласково, как, наверное, когда-то шлепала не зло под мягкое место своих детей. «Охолонь!» — и привычным голосом ворчит: «Посиди тут-ко ишо. Успешь белы косы распустить, пельмешек нарожать…»

— Мам! — снова сквозь фырканье холодильника и шум пылесоса прорезывается тонкий голос дочери. — Мам! Поспело?

— Как на Пасху! — громко отвечает баба Клава.

— Мам! — никак не угомонится Нина Николаевна. — Опару на борщ заквасила?

— Заквасила, заквасила, — добродушно сердится баба Клава, — до вечеру далеко — успеется…