Антон Соловьев - Счастливый день везучего человека

— Ну а кого же еще?

Он передернул плечами. Пробормотал:

— Что ж сам? Дешевле бы вышло…

Это все ж не зэка в спину из автомата. Смотрю на него, счас, думаю, откажется. Пацан все же…

Но он ТОЗик берет, патрон пристраивает.

— Дело хозяйское. Самому, значит, слабо?

— Понимаешь, свинью резать и то спеца-профессионала приглашаю. Оно и надежней, и работа чистая.

Он хмыкнул. Повторил: «Дело хозяйское» — и стал прилаживаться как лучше стрельнуть. Не в тире все же, упора специального нет. А промахнуться нельзя. Приладил винтовочное ложе на сучочек, в прорезь прицела смотрит на мушку, один глаз прищурив.

А пацан притомился, видать, топор в полено вогнал, на другое присел, пот со лба вытирает. Идеальная мишень! И я бы, пожалуй, попал. Разве что не в чайник.

Сидит, куда-то вдаль смотрит и не ведает, что в прицеле. Не знает, что дяденька, притаившийся за кустами, светлую его головенку видит через колечко, окружающее мушку.

Плавно, как на учебном стрельбище, стронул Егорка спусковой крючок.

Щелк!

— Осечка! Давай другой патрон.

Голос у него хриплый вдруг сделался. Не стальной, значит, тоже. Нервишки-то тоже, видать, кое-какие имеются.

— А нету другого. — И повторил, потому как до него вроде сразу-то и не дошло. — Другого-то нету.

И все равно до него не доходит. Смотрит на меня, словно в первый раз видит. Повторяет, как автомат:

— Давай другой патрон!

— Да нету у меня другого патрона! — Я уже горячусь. — Я ж тебе говорил. А за осечку я не плачу. Я только за работу плачу.

Он ничего больше не сказал. Бросил винтарь на землю, круто повернулся и пошел вниз по тропинке. Я поднял ТОЗик, пыль с него сдунул, в халат опять завернул и — следом.

Сели в машину, закурили. Он молчит. Я молчу. Зажигание врубаю, на сцепление жму, поехали.

— Ну что, — разговор завожу, — поехали, догонимся. Кувшинчик еще раздавим. Ты такого вина нигде больше не попробуешь. Это тебе не бормота, что в сельпо туземцам сдают.

— Нет, закинь меня на автовокзал. Домой надо съездить.

На вокзал, так на вокзал. А он все молчит. Догадался, ясное дело, что я ему дохлый патрон подсунул. У меня сынишка-трехлетка таким играет. Порох-то я вылущил, а пулю обратно вставил. Чтобы как настоящий был. И не отличишь.

Приехали. Он сигарету в окошко выкинул, повернулся ко мне и произнес монолог. Признаться, не по себе мне было, пока он его произносил. Можно сказать, мурашки по спине заползали.

— Знаешь, это не фокус со шмалера лупануть. Бац — и в мозгах сквозняк. Ты даже вякнуть не успеешь, как уже на том свете. Это фуфло все. А ты прикинь такую картину. Стоишь ты, к примеру, у своего дома. Ну покурить ты за калитку вышел перед сном. Воздухом подышать вечерним. Прохладцей. И хорошо у тебя на душе, спокойно. Вот твой дом за спиной твоей. Крепость твоя. Видик фирмы «Сони». Башня из какой-то там кости. Полная чаша. Гараж у тебя тут, машина «шестерка». Жена у тебя красивая, покладистая. Любит тебя. Дети. Деньги. Все у тебя есть. Все у тебя хорошо. Ты стоишь, расслабился. Вот сейчас, думаешь, сделаю на бабу рейс, стаканчик вина (своего, не бормоты) замахну перед сном и залягу спать. Хорошо на свете жить!

А тут идет по улице какой-то кент. Прохожий просто. Ну, прохожий и прохожий. Не старый вроде, молодой скорее. Бежит себе трусцой по улице мимо тебя. Неприметный такой парнишка бежит в джинсах линялых, в маечке. Никто, короче, пустое место. Ты уже докурил, бычок свой бросил, повернулся, чтобы домой идти, а парнишка тот как раз поравнялся с тобой — и вдруг! — на тебе! — под ребра кусок арматуры ржавой, заточенной, заостренной. Заехал и дальше себе бежит спокойненько.

А ты лежишь около своей калитки и корчишься. Лежишь и ласты заворачиваешь. И ни крикнуть ты не можешь, ни пискнуть. Потому что у тебя в печени кусок арматурины ржавой, печенка проткнута и кончик уже из спины торчит. А ты подыхаешь и видишь глазами своими тускнеющими, что в доме твоем свет горит мирно, там за дверью жена красивая в постели, лежит, тебя дожидается, дети умные уже спят. И никогда ты больше их не увидишь, потому что ты подыхаешь, потому что та старуха костлявая, в простынку белую завернутая, стоит уже над тобой и косой своей острой замахнулась…

Вот она страшная смерть-то какая. А в мозг пуля — это не мука. Это, скорей, избавление от мук…

У меня даже рот сам собой открылся, пока я эту лекцию слушал. А Егорка толкнул дверцу, подмигнул мне так, что у меня челюсть еще больше отвисла, не вышел, а выскочил, с резким хлопком (как выстрелил) влепил дверцу в свое гнездо и мгновенно растворился в темноте, без всяких там «гуд бай» и «ауфвидерзеен».

Я с минуту сидел, уставившись тупо в приборную панель, прежде чем запустить движок. Потом уж рука сама автоматически повернула ключ зажигания, да и все остальное совершалось как бы автоматом. И хоть арматуры в моей печенке не было, в мозгу я ее сейчас точно ощущал…

Видно, это выражение так впечаталось в мой портрет, что баба моя (а она у ворот дежурила, беспокоилась, зная, что я баранку крутить взялся тяжеленький, что редко со мной бывает) еще больше разволновалась.

— Что с тобой, на тебе лица нет?

Глупая эта фраза, избитая, в другой раз у меня бы разве что раздражение вызвала, но сейчас даже ее я воспринял соответственно овладевшему мной настроению.

— Ничего, Настенька, ничего. Все в порядке.

Чувствую, она вообще в панику ударилась: Настенькой ее обозвал. Последнее время все больше «коза» да «ворона» или как еще повыразительней, а тут «Настенька». Явно не к добру.

— Да что с тобой?

В объяснения я, естественно, вдаваться не стал, так и оставив бабу в неведении относительно моих переживаний. Но сам месяц, не меньше, потом дергался. С кем, думаю, связался? Ведь не знаю совсем, что это за фрукт. Над кем пошутить надумал? Да ведь ему человека прикончить все равно, что комара. Про того полосатика он наверняка и не вспоминал никогда. И пацану бы в голове дырку сделал, и тут же бы забыл. Он наверно и не слыхал никогда про шестую заповедь «Не убий!». Плевал он на нее, как и на все остальные. Кто его, чмушника этого, знает, чем он сейчас занимается? Может, в рэкетменах ходит или еще что похлеще. Всегда был темным. А в нынешнее темное время такие как он и правят бал…

Словом, не было мне покоя. Жалел уже, что не дал ему денег. Черт с ними с деньгами. Мудрость гласит: деньги потерял — ничего не потерял. А вот арматура… Да и пуля в черепушку не очень меня прельщала.

Письмо написал: если, мол, что со мной случится, то вот объяснение, вот где надо искать причину, и искать далеко не надо. Словом, перетрусил так, что вспоминать стыдно.

Потом отпустило. Со временем прошел идиотский тот страх. Обычный пьяный треп. Сам подзавел чмушника, сам же и перебздел. А Егора я все же здорово умыл. Ишь ты, на халяву две штуки зацепить захотел! И шмалер ему подогнали, и патрон. И стояли с ним рядом для поддержки боевого духа. Нет, так дела не делаются. Сейчас, я слыхал (да и по телевизору об этом было), человека шмальнуть — пять сотен стоит. Причем так, отдал пять сотен и все чин-чинарем будет оформлено.