СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

— Ты учишь на нашей земле!

Мефодий и не думал отступать, а при виде мрачных лиц, скроенных по немецкому стандарту, его охватил гнев. Их обвинение было несправедливым. Испокон века моравские и паннонские земли подчинялись папе римскому. И хотя часть диоцеза Илирикум стала владением Восточной церкви, это не давало немецким священнослужителям права распоряжаться, как в своей вотчине, в западном Илирикуме, принадлежащем Риму. Их тупая уверенность возмутила Мефодия.

— Если бы она была ваша, я ушел бы оттуда, но это владения святого Петра. Воистину ненасытно и алчно преступаете вы исконные границы и забываете божье учение. Но берегитесь: тот, кто хочет костяным черепом пробить железную гору, останется без головы...

Эти слова взбесили Германрика, и он процедил сквозь зубы:

— Худо тебе будет за твой язык!

Мефодий не испугался угрозы. Он вспомнил Писание и ответил:

— Я говорю истину перед царями, и мне сраму не будет. — И, подняв руку, наставительно добавил: — А вы делайте со мной, что хотите. Я не лучше тех, кто боролись за истину и потому в муках ушли из этой жизни...

— Что ты не лучше, мы знаем. — с насмешкой в голосе сказал Адальвин, но Мефодий прервал его:

— Мне неведомо, что вы знаете, но и вы не знаете, что я знаю о вас.

— Что ты можешь о нас знать? — пренебрежительно пожал плечами Анон Фрезингенский.

— Я знаю, что ваш земной путь заканчивается. Это не проклятие, а мысль, подсказанная мне небом, — ваш земной путь уже на исходе. Слишком велик груз грехов ваших, и тяжело стало матери-земле носить вас...

От этих слов епископы почувствовали себя неуютно. Желая вернуть им уверенность. Людовик Немецкий поднял брови и, уставившись тяжелым, свинцовым взглядом на сухое, пророческое лицо Мефодия, сказал:

— Не мучайте моего Мефодия, он и так весь в поту, будто у печи стоит...

В голосе слышалась плохо скрываемая насмешка, и Мефодий не остался в долгу:

— Ты прав, государь.. Раз один человек встретил философа и спросил его: «Отчего ты так взмок?» И тот ответил: «Я спорил с невежами».

Мефодий знал, что епископы никогда не простят ему этих слов. Поэтому он не удивился, что был отправлен в Швабию, подальше от своего диоцеза, от друзей и учеников. Те же самые епископы не переставая мучили его: посадили на хлеб и воду, жестоко издевались над ним, обезумев от ненависти и злобы. Но и за высокими стенами замков, в сырых подземельях, где он сидел вместе с преступниками и сумасшедшими, Мефодий ощущал заботу и присутствие Саввы. Что и как делал неутомимый ученик и сподвижник, Мефодий не знал, но его тайные весточки и знаки постоянно напоминали учителю, что есть люди, которые думают о нем. Он видел Савву только раз, в конце первого года заточения, — в воротах крепости. Мефодия перевозили в другой город, и конвойные даже не заметили присутствия Саввы. С Саввой был и один из учеников помоложе, Лазарь, умный и ловкий юноша, который легко входил в доверие и к знатным, и к простым людям. Их незримое участие укрепляло надежду Мефодия на то, что его плен продлится недолго. И он не ошибся. Новый папа Иоанн VIII настоял на его освобождении. Легат Павел Анконский привез распоряжение папы. С ним приехал Савва, чтобы указать место, где заточен Мефодий Но радость Мефодия омрачило известие о гибели Лазаря от рук немецких священников. Смерть настигла юношу в Риме после встречи с Анастасием, которому он рассказал о судьбе Мефодия. Лазарь вышел из Латерана и исчез, а через несколько дней его нашли мертвым в лесу. Но и убийство не смягчило немецкой злобы: дорога в Паннонию была для Мефодия закрыта, и ему пришлось ехать в Моравию... И вот его конь стоит на невысоком холме и призывно ржет, чуя конец пути. Косые солнечные лучи золотят медные украшения на сбруе, на земле лежат длинные ломаные тени коня и человека. Савва терпеливо ждет, пока учитель и архиепископ отпустят поводья, чтобы продолжить путь к городу надежды, где их ожидают остальные ученики.

Жизнь шла своим чередом. Все, от травинки до птицы, устремлялось к смерти, словно слепой к солнцу. Зачем? Борис-Михаил уже давно постиг этот сумасшедший бег, который он, как бы ни хотел, не мог остановить. Ничего другого не оставалось, как направлять этот бег — в меру своих сил. Смерть ни от кого не отступалась. Она шла с человеком со дня его рождения, и ему смолоду надо было привыкать к мысли не обращать на нее внимания. Если дать ей волю, она станет преследовать тебя, соблазнит под свою манящую сень... Усталость то и дело напоминала князю о смерти. Усталость от длинных бессонных ночей, от непрестанных хитростей византийцев, папских упреков, от государственных забот и тайных козней врагов. Вот в его руках шелестит новое послание папы. Пергамент потрескивает, как горящая восковая свеча, и наполняет душу мраком сгустившихся теней. Иоанн VIII угрожает анафемой за то, что он вновь перешел к константинопольской церкви... Бориса не пугают проклятия, но он не хочет окончательно порывать с Римом. Так что снова придется отправить к новому папе посольство с дарами и очередными уклончивыми ответами. Движение надо направлять, и он направляет его. Церковный собор в Константинополе рассмотрел болгарский вопрос и признал за болгарской церковью право иметь своего главу. Самостоятельность, хотя и неполная... Хорошо потрудились кавхан Петр, ичиргубиль Стасис, канатаркан Илия, сампсисы Пресиян и Алексей Хонул. Восьмой вселенский собор почти полгода заседал в святой Софии, и болгарские посланцы терпеливо выжидали подходящего случая. После заключительного заседания, на котором прозвучали торжественные слова: «Долгих лет жизни императору Василию; Константину и Льву; долгой жизни императрице Евдокии...

Анафема Фотию, Григорию Сиракузскому, Евлампию Апамейскому! Вечная память папе Николаю, ревнителю истины! Долгих лет жизни папе Адриану II, константинопольскому патриарху Игнатию, иерусалимскому патриарху Феодору и александрийскому — Михаилу, а также восточным престолам и римским викариям!» — наступил самый напряженный момент. Император Василий I пригласил представителей всех церквей во дворец, где будет испытано единство церквей Константинополя и Рима. Наряду с легатами Людовика Немецкого пригласили и посланцев Болгарии. Кавхану Петру, бывавшему в Риме и знавшему суть распри, надлежало поставить на обсуждение спорный вопрос о болгарской церкви. Его смущало лишь присутствие старого знакомого, Анастасия Библиотекаря. На соборе Анастасий был больше толмачом, нежели духовным лицом. После того как он тайно покинул Рим, король Людовик II сумел для него выпросить у папы разрешение поехать в Константинополь. Анастасию поручили сосватать дочь короля, Ирменгарду, за сына Василия I, поэтому его так охотно пригласили на торжественное заседание. Представители Рима держались кротко и вместе с тем самоуверенно, и вдруг это умиротворение было нарушено неожиданным появлением кавхана Петра. Борис правильно рассчитал удар. Болгарский вопрос надо было решать в самом конце, в присутствии императора Василия, во избежание нежелательных ссор и прений. Князь и кавхан тщательно обдумали каждое слово выступления. Петр начал с выражения почтения к собравшимся: