Геннадий Лазарев - Боль

— Да пошел ты знаешь куда! — бригадир вырвался, сплюнул и круто зашагал прочь.

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — не отрывая взгляда от чертежей, проговорил Денис Вячеславович и поправил ослабленный узел галстука.

В кабинет бочком-бочком протиснулся Борис Егорович.

— Здравствуйте! — сказал он и стеснительно сорвал с головы шапку.

— Борис Егорович?! — удивился главный механик. — Что случилось? Как валки, опробовали?

— Насчет стана не беспокойтесь, Денис Вячеславович… Я насчет другого пришел…

— Слушаю… — насторожился Денис Вячеславович, заметив, как у подчиненного ему слесаря суетливо дрожат руки. «Назюзгался, поганец! Нашел время!» — подумал с негодованием.

— Выручайте, Денис Вячеславович! — Борис Егорович приблизился к столу, глянул в упор. — Говорят, «бронь» с меня сняли? Если так, то надо это дело возвернуть…

— То есть как — возвернуть? — Денис Вячеславович грозно встал. — Что это за тон у вас?

— Тон самый подходящий… — Борис Егорович сел, поискал глазами, нет ли на столе чего-нибудь из курева. — Я, между прочим, не возмущался, когда вы, Денис Вячеславович, в прошлом году уговаривали меня пальчик, фигурально выражаясь, прессом ликвидировать! Ненароком, дескать… Я к вам тогда с пониманием…

— Что вы мелете?! — перебил Денис Вячеславович, бледнея.

— …отговаривал: к чему в ваши годы в инвалиды… Отвоевали бы свое честь по чести. Ан нет, не послушались! Самостоятельно исполнили… — Борис Егорович развел руками. — Только не пойму: зачем заместо одного два пальца оттяпали? Теперь, небось, и с ширинкой не в ладах, так?

Денис Вячеславович рванул галстук. Он почувствовал, как с затылка противненько, будто мышь в щель, юркнула под воротник холодная капелька пота.

— Не было этого! — прохрипел он, задыхаясь. — И не могло быть! И никто тебе не поверит! Пшел вон, негодяй!

Борис Егорович усмехнулся и, глядя куда-то в пустоту, процедил сквозь зубы:

— В энкэвэде, брат, больше верят тому, кто приходит первым…

Денис Вячеславович Тяжело опустился в кресло; обхватив голову руками, притих.

— Но вы не беспокойтесь, — поспешно добавил Борис Егорович, — Боря — не трепло и не доносчик…

После мучительно долгой паузы главный механик, не смея поднять глаза, выдавил из себя:

— Решает директор… относительно «брони»…

— А вы намекните директору: у Бориса, мол, Егорыча, есть мнение… — Борис Егорович от волнения кашлянул. — Если бы перебирать валки стали прошлой осенью, то затратили бы всего два дня, самое большое три. А нонче — пашем третью неделю! Это сколько же танков осталось раздетыми, а, Денис Вячеславович? Это сколько же, брат, героев-бойцов полегло понапрасну? Я, между прочим, советовал — бумагу могу найти… Почему директор не прислушался, а? Ты намекни, намекни ему… Чай он не враг себе…

Собрали прокатчиков. Накрыли красной материей расшатанный стол, который одиноко стоял около щита с противопожарным инвентарем, поставили графин с водой.

Председатель цехкома, грузная пожилая плановичка, хорошо поставленным голосом с выражением прочитала:

— За активную помощь при проведении капитального ремонта прокатного стана и проявленную при этом высокую сознательность…

Венка слушал приказ как во сне, потому что после оглашения фамилий плановичка доставала из-под стола и подавала начальнику цеха то аккуратно сложенный отрез желтоватого батиста на рубашку, то ботинки. Батист Венку не взволновал. Но ботинки!.. Это были не ботинки, а сказка: на подошве бронзовые шипы, по всему каблуку вечная подковка, шнурки витые — все американское!

Плановичка читала громко и с чувством, начцех улыбался и хлопал победителей по плечу, а Венка, поглаживая, как котят, ботинки, полученные Платонычем, был в полуобмороке.

— Смеляков Вениамин Николаевич! — четко и незнакомо, как по радио, прозвучало вдруг, и Венка обмяк.

— Иди, студент, иди! — из оцепенения его вывел голос бригадира. Не помня себя, подошел к столу. Начцех пожал ему руку и что-то стал говорить, улыбаясь и подмигивая, «…извини, Смеляков, — разобрал, наконец, — только одного размера, сорок пятого, оказались. Но на портянку будут как раз… Ты какой носишь?»

— До войны сорок второй… — ответил Венка, но, спохватившись, что ботинки могут заменить батистом, уточнил: — Да вы не беспокойтесь, я располнел значительно!

Отставив ногу, приподнял штанину. И обнажил вдребезги разбитую парусиновую штиблетину с прикрученной проволокой подошвой.

За лето Венка раздался в плечах, и все, что Соня берегла к школе, стало ему мало. Хорошо, что не привередничал. Другой на его месте нипочем не стал бы носить штаны-дудочки и устрашающего цвета пуловер.

С холодами Венка достал отцовскую тужурку, которая служила подстилкой на печи. Замесив на автоле и саже гуталин, надраил ее до благородного блеска. От него, правда, запахло как от трактора, зато мальчишки поглядывали на него с завистью: настоящий комиссарский «кожан»!

Дня через два, скатываясь по перилам лестницы, он располосовал тужурку, и все узнали, что «кожан» пошит из обыкновенного дерматина, таким в конторах обтягивают двери.

С Венкиной получкой Соня стала заглядывать на толчок, и однажды, по счастливой случайности опередив перекупщиков, по сходной цене купила у выписавшегося из госпиталя инвалида вполне приличный бушлат. Вскоре подвернулись брюки. И тоже недорого… (Хозяин уходил на фронт, и ему не хватало на бутылку, чтобы отметить это событие как положено.) А еще она купила шапку-кубанку из уже пожелтевшего от старости серого каракуля…

Мода на кубанки вспыхнула вдруг. Возможно, после славных рейдов генерала Доватора, который вновь после кинофильма «Чапаев» поднял и без того высокий авторитет конницы. Все мальчишки стали носить кубанки. Мечтал и Венка.

Соня спрятала ее до поры: Венке ведь скоро восемнадцать.

Согрев в самоваре воду, Венка умылся и завалился спать. Ботинки поставил на комод так, чтобы не увидеть их было невозможно. Придет мать с работы — и ахнет!

…Разбудил его шорох. Со сна представил, как среди ночи поднимал их простуженный бригадир ремонтников: «Трое — месить глину! Двое — за цементом! Да шибче, шибче, мать вашу в лохань!» Открыл глаза, вспомнил, что дома, и зарадовался возможности понежиться в постели.

За окном синели сумерки. Искрились покрытые наледью ветки сирени.

На кухне забренькал сосок рукомойника: мать, наверное, готовила ужин. Любил Венка с детства эти домашние шорохи. Как приятно прислушиваться к ним сквозь сладкую утреннюю дрему, особенно в выходные, когда вспоминается вдруг, что не надо бежать в школу.