Евгений Москвин - Предвестники табора

— Ага! Это уже интересно.

— Вот черт!..

— Что такое?

— Ты вспомнил про Слейта, мне теперь даже стыдно стало.

— Из-за чего? — удивился Мишка.

— Поверить не могу, что я писал когда-то такую ахинею!.. «Он ударил его левой ногой в правое ухо, потом перекувырнулся через себя и нанес удар рукой в нос». А потом, помню, все соображал, чем бы заменить слово «удар» в этом предложении. Ведь еще раньше там было «ударил».

Мишка рассмеялся.

— Правда, такое было?

— Я тебе говорю. А знаешь, что еще меня занимало? Сколько нужно калькуляторов в офис Слейту — хватит ли двух… Ну, для оборудования.

«Ну а главное-то что, главное? Офис, калькуляторы — все это мишура; в них и толики смысла не было. Что будет интереснее всего Мишке знать, именно ему? Ты пытался реализовывать его теорию государства», — услышал я внутренний голос; но о государстве благоразумно промолчал.

— Пф-ф-ф… — прыснул Мишка, — зачем ему калькуляторы?

— Вот и я о том же!.. Ладно, все, не будем!.. Теперь я пишу настоящие детективы, высококачественные.

Мишка собирался уже открыть тетрадь, чтобы начать читать, как вдруг я схватил его за руку.

— Нет, послушай. Подожди чуть. Давай я тебе прежде расскажу пару классных фишек из романа. А то, может быть, ты, как начнешь, тебе станет неинтересно, и ты бросишь, а если будешь знать эти фишки, я уверен, все будет нормально — до конца дочитаешь.

— Ну давай, рассказывай.

— Смотри… — я подвел его к окну и отдернул занавеску, — видишь кирпичную будку?

— Ну, вижу… электроузел. Там рубильники.

— Да знаю я это и так… я про другое. Эта будка стала в моем романе прототипом преступного логова. Навеяла идею, понимаешь?..

— Ага.

— Так вот. По сюжету романа в этой будке творятся темные дела. И знаешь, кто ими занимается? Врачи! В будке, по сути дела, и нет уже никаких рубильников, но электропровода остались — они подсоединили к ним электрошок; переоборудовали будку под штаб, понял?

— Нет, не понял. Ничего не понял пока.

— А еще когда эти врачи ездят по Лондону, их машина скорой помощи оставляет колесами зеленый слизистый след.

— Что?.. Почему?

— Ага!.. Стало интересно! Вот теперь читай.

В комнату заглянула мать.

— Эй, Миш, твоя мама звонила, просила передать, чтоб ты немедленно домой шел.

Мишка поглядел на меня и развел руками — мол, что делать.

— Придется, идти.

— Но ты же обещал почитать мой роман!

— Что ж поделаешь! Бери его на дачу, я там почитаю.

— Нет, читай сейчас, — возразил я капризно.

— Ну прости… не могу… да я же, знаешь, и не понимаю ничего в этом деле: где хорошо написано, где плохо, — не разбираюсь, так что вряд ли сумею дать тебе какие-то ценные комментарии.

— Дачу мы еще с тобой обсудим, Миш, — вставила мать, — раз уж вы поедете, я проинструктирую тебя.

— Дедушка сам проинструктирует! — возразил я.

— Ну уж нет, он скажет мне, что там нужно будет сделать, — я поговорю с ним — а потом передам вам. Чтобы это была моя просьба, моя.

— Хорошо, тетя Даш, — быстро согласился Мишка.

— Так ты даже и вообще не будешь читать? — вяло осведомился я.

— Нет, на даче обязательно прочту — сказал же.

— Все, Миш, иди. Все, давай. И, как придешь домой, обязательно позвони нам, сказать, что дошел; давай, чмокну тебя. В щечку, — мать сложила губы трубочкой и протянула «у-у-у-у».

— На даче прочту, обещаю, — повторил Мишка, сидя уже в прихожей на корточках и надевая ботинки, — меня очень заинтересовало то, что ты говорил… ну про это… про будку, врачей… и след от скорой помощи, особенно понравился, — Мишка хитро подмигнул мне, — а как твоего сержанта зовут, скажи мне еще раз?..

— Инспектора! Он инспектор.

— Да, верно. Так как?

— Мизаретта.

— Ага, Мизаретта. Все, теперь не забуду.

Я стоял, потупившись и краснея, — нет, на сей раз Мишке так и не удалось меня развеселить.

— Моя ошибка… — произнес Мишка; скажи он это чуть резче — вовсе создалось бы впечатление, будто он что-то себе присваивает.

Он не договорил и, зачем-то прогнув шею, принялся пытливо высматривать убогие двухэтажные дома, промелькивавшие за окном, а ведь ему и без того все было видно, — занавеска так и оставалась отдернутой.

— Слушай, здесь, похоже, все как было, так и… да, тетя Даша права была — ничего здесь не меняется.

Я саркастически нахмурился — теперь это была одна из моих привычных реакций, когда кто-нибудь говорил мне, что моя мать в чем-то оказалась права. (Чаще всего об этом говорила она сама — указующей интонацией, едва ли еще не «тыкая пальцем» на свою правоту, — и когда я хмурился вот так вот, насмешливо и с поддевающим огоньком в глазах, в моем мозгу живительным бальзамом разливалась мысль, что я возвышаюсь над материной правотой).

Я поправил Мишку (с деланным благоразумием):

— Моя мать говорила, здесь нет ничего интересного, — моя ухмылка стала шире.

— Ну не важно… о чем я там?.. Я сказал об ошибке. Я совершил ошибку.

Я спрятал ухмылку.

— В отношении дяди Вадика?

— Да. В отношении папы.

— Брось! Ты же не мог знать, как все было. У нас, в нашем доме.

— Я же говорю — я жалею, что так редко навещал вас… Но послушай, а что же… дядя Женя, к примеру. Неужели же он не мог заставить его бросить пить? Применить… ну пусть и применить силу даже, когда отец напивался и начинал дебоширить.

— Дядя Женя… — я рассмеялся невольно; я мог сказать Мишке, что от всего, что касается по-настоящему семейных отношений, дядя Женя уклоняется, но не решился, промолчал.

Я даже чувствовал некое подобие стыда — словно за этим стоял именно мой промах, а не чей-то еще. Мишка сказал:

— Все ясно. Поэтому-то ты его и не любишь.

— Что?..

— Ну ладно, ладно. Давай, не будем про дядю Женю. Я все прекрасно понимаю.

Я не уразумел, что именно Мишка прекрасно понимает, но продолжал слушать. (Странное чувство стыда практически ушло).

— Про папу. Ты говоришь, я не мог знать. Это не так: я должен был увидеть.

— Увидеть? Как? Я не понимаю.

— Твоя мать звонила мне месяца три назад, говорила о его состоянии. Я не поверил. Я встретился с ним — я даже не заметил, что он пьет.

— Что? Ты встречался с ним?

— Да.

— Как же в таком случае…

— Как же я мог не увидеть? Вот так, не увидел. Он же трезвый пришел на свидание.

— Но ведь…

Мишка не дал договорить; прервал меня, снова повторив:

— Это была моя ошибка, да. И я ее признаю. Мы просто встретились, поболтали. Он, разумеется, и не знал, в чем настоящая цель нашей встречи.

«Настоящая цель? А может быть, ты просто не захотел увидеть?»

Склонив голову, я бросил взгляд на Мишку, исподлобья, несколько раз; я чувствовал, как во мне начинает взмывать негодование, однако не был еще готов к наступлению, — не потому, что не знал, как проведу его, а просто мне необходимо было еще в полной мере осознать всю тяжесть Мишкиной «слепости», — так он теперь это представлял мне. Он старался обелить себя? Да нет же, он действительно верил в то, что говорил.