Владимир Ешкилев - Андрогин

– Вы не находите, что задаете слишком много вопросов? – заметил привратник. – Идемте, вас ждут.

Он провел Григория на первый этаж, где под арками широкого въезда ждал закрытый рыдван. На козлах сидел кучер в гербовой ливрее и красных чулках.

– Наденьте вот это, – привратник подал Григорию широкий черный плащ и какую-то тряпицу того же цвета.

Наблюдая, как молодой иностранец беспомощно крутит в руках тряпицу, привратник сокрушенно покачал головой:

– Вы что же, молодой человек, никогда не видели маски?

– Никогда, – признался Григорий.

– Дайте сюда, я покажу, – старик на себе продемонстрировал, как надевается маска.

Спустя минуту Григорий, завернутый в плащ и с маской на лице, ехал вечерними улицами Триеста. Он пытался не выглядывать из рыдвана, думая, что людей испугает его вид. На самом деле в Италии плащ и маска удивляли разве что странствующих английских литераторов. В те времена немало жителей романского юга, начиная с великосветских озорников и заканчивая наемными убийцами, использовали после заката маски.

Рыдван покинул пределы Борго Терезьяно, обогнул высокий холм с византийской базиликой на вершине и въехал под кроны длинной аллеи, обсаженной с обеих сторон платанами. В конце аллеи Григорий, глядевший на окрестности из-за кучерской спины, заметил темную громаду обширного палаццо. Ни в одном из окон не горел свет. Только при воротах чадили факелы. Свет их был тусклым и неверным. Вымощенным двором разбегались неспокойные тени.

Невидимые слуги открыли кованую решетку, и рыдван въехал в просторную галерею, отделенную портиком от внешнего двора и любопытных глаз. Кучер остановился напротив открытой двери, где ждал высокий мужчина в плаще с поднятым капюшоном.

Мужчина сделал Григорию знак рукой. Сковорода понял, что его приглашают в недра таинственного палаццо. Они поднялись на третий этаж, бесшумно скользя по коврам, паркетам и мраморным ступеням. Даже в окружающей полутьме Сковорода разглядел отменную роскошь мебели, навощенные до блеска паркеты и большие живописные полотна, покрывавшие стены залов и комнат, которыми они проходили.

За очередной дверью горел яркий свет. Григория провели в зал, освещенный сотнями дорогих восковых свеч. Свет отражался от хрустальных подвесок люстр, пробегал зеркальным паркетом и прятался в бархатных складках. Высокие стены зала покрывали шпалеры и гобелены, выдержанные в желто-красных и охряных цветах. Дальнюю часть зала от остального пространства отделял каминный экран. Окна закрывали двойные гардины с бахромой и тяжелыми золотыми кистями.

На низких кушетках, расположенных посередине зала, в непринужденных позах возлежали две дамы. Их лица скрывали серебристые маски-домино, а сквозь газовые накидки просвечивали стройные телесные формы, присущие ранней молодости. Дамы опирались на расшитые подушки и атласные валики. Их высокие причудливые прически стягивали сетки, сплетенные из тонкой золотой проволоки. Одна из дам ласкала левретку, другая игралась огромным китайским веером, перебирая его лакированные дощечки. Роскошь одеяний, скроенных в модном «гаремном» стиле, и впечатляющие бриллиантовые гарнитуры говорили о том, что дамы принадлежат к весьма обеспеченной прослойке высшего имперского сословия. Григорию стало предельно неловко. Он в одночасье почувствовал себя диковинным зверем, приведенным к аристократкам забавы ради.

«Если бы додумался прихватить свирель, то не стоял бы тут как чучело огородное, а сыграл бы этим принцессам какую-нибудь скерцетку», – промелькнула в голове Григория пораженческая мысль. Он почувствовал, как кровь приливает к его лицу, и обрадовался маске, скрывшей от «принцесс» очередное предательство слабой плоти.

– Дайте ему стул, – приказала дама с веером.

Крепкого сложения лакеи в темных камзолах и париках, чьего присутствия Григорий до сих пор не замечал, поставили рядом со школяром стул. Пока они суетились, Григорий лихорадочно перебирал подходящие моменту приветствия. Сначала он хотел возгласить «Pax vobiscum» [59], но оная лаконичность показалась ему слишком уж простецкой для этой обители роскоши и неги. Ситуация требовала чего-то одновременно классического и возвышенного. Он вспомнил, как апостол Павел обратился к коринфянам в своем послании и последовал его примеру:

– Gratia vobis et pax! [60]

– Fiat! [61]– рассмеялась дама с собачкой. – Вы говорите по-итальянски?

– Немного разумею, ибо язык сей сродный латыни, – сказал Григорий и покраснел еще больше. Ему вдруг почудилось, что, утверждая сродность языков, он не совсем оправданно использовал слово «familiari», а не более уместное в данном случае «generi». Вследствие сего, как ему показалось, вышло, что итальянский не одного рода с латынью, а лишь «близко знаком» с нею.

«Ну и невежда ты, Грыць!» – пронеслось в голове Сковороды. Он представлял, как «принцессы» мысленно смеются над неловкой лексикой северного дикаря.

Дамы тем временем обменялись выразительными взглядами. Затем та, что с веером, сказала:

– Будем беседовать на древнеримском наречии, но если мы с сестрой не удержимся на высотах цицероновского искусства, то всегда сможем дополнить латынь греческим, немецким, французским или английским. Вы владеете этими языками?

– Классическим греческим и немного немецким.

– Cum Deo! [62]– подытожила языковый протокол Констанца Тома (это она играла веером). – Садитесь, садитесь, юноша, это для вас принесли стул. Пришло время нашего знакомства. Согласитесь ли вы беседовать без масок?

– Я не боюсь показать лицо. В нем нет ничего уродливого или подлого.

– О! – рассмеялась Констанца. – Это острое замечание, bravo! Мы, кстати, тоже не уроды. Речь идет о конспирации.

– Мне нечего скрывать. – Григорий снял маску.

– А нам тем более. – Констанца одним изящным движением освободилась от серебристой личины, сестра последовала ее примеру. – Раз уж госпожу Конспирацию мы отослали спать, то теперь ничто не помешает нам познакомиться. Я Констанца, а сестра моя – Клементина.

– А я Григорий, сын Саввы, – представился Сковорода. Его поразила броская красота сестер. Внешность Констанцы показалась ему более гармоничной, чем у сестры, но последняя побеждала молодостью. Ее юная свежесть успешно оттеняла «птичью» резкость черт, характерную для уроженок итальянского юга. Прозрачная ткань позволяла рассмотреть пышные груди и упругие животы сестер, но Григорий старался не глядеть в тот нежный полумрак, что дразнил его вожделение тенями, складками и розовыми куполами сосков.

«Старшая – классическая римлянка», – решил Сковорода, любуясь нежным овалом лица, волоокостью и точеным носиком красавицы. Удивительно, но оценка, данная молодым певчим, едва ступившим на тропу Эрота, полностью совпала с мнением графа Рески, утонченного и многоопытного ценителя женских прелестей.