Владимир Ешкилев - Андрогин

«Что за бред!» – удивился бездне Павел Петрович, мотнул головой. Спустя мгновение он увидел темное пятно озера, лежавшего на дне почти круглого, словно метеоритный кратер, горного цирка. Над центром озера повисли космы тумана.

Лилия побежала прямо к воде. Рядом с ней возникла человеческая фигура, облаченная в темный балахон, полностью скрывающий тело. На голове человека была закреплена шаманская маска ворона – «голова» птицы с блестящими круглыми глазами и огромным саблевидным клювом. В правой руке человек-ворон держал длинный жезл с раздвоенной, как рогатка, верхушкой, а в левой – каменную чашу.

Поначалу Вигилярный никак не мог вспомнить, где именно он видел картинку с таким вот шаманским прикидом, но вскоре подсказка выплыла из хранилища образов. Похожую одежду в средневековье носили эскулапы, лечившие чуму.

Лилия тем временем опустилась на колени перед человеком-вороном.

– Отче Ворон, призванный преодолел путь.

– Ты полагаешь, что он готов к испытаниям? – Вигилярный слышал каждое слово человека-ворона, хотя тот не повышал голоса, а расстояние между ними было не менее тридцати шагов. Этот эффект Павел Петрович отнес на счет той странной акустической ситуации, которая образовалась в окрестностях Несамовитого.

– Силы мест, чьи владения затронул наш путь, не остановили его. На Лысой горе он ощутил прикосновение Жайвы, но смог продолжить странствие. Пусть духи Несамовитого сами вынесут ему приговор и решат его судьбу.

– Да будет так! – Ворон поднял свой жезл, словно салютуя упомянутым духам. В ответ по поверхности озера пробежало круговое вервие волн. Космы тумана выросли, загустели и превратились в облако, быстро покрывшее почти треть озера. – Призванный, подойди ко мне!

Вигилярному не хотелось подходить к шаману. Он оглянулся, ища альтернативы приозерному мистическому театру, и вдруг почувствовал, что ноги сами несут его к берегу Несамовитого.

«Вот тебе и карпатская магия», – сказал он себе и оказался прямо перед черным клювом шаманской маски.

– Зайдешь по пояс в воду, – услышал он глухой голос из-под маски, – и скажешь: «Пришел к вам взять не силой, а по согласию». Больше ничего не говори, стой там до того времени, когда тебе позволят возвратиться.

Вигилярного передернуло от одной только мысли, что придется лезть в воду. В том, что озерная вода ледяная, он ни на секунду не сомневался. Но принуждающая сила продолжала действовать. Мягкая и непрямая, эта сила теперь не подталкивала и не направляла. Она только делала мерзкими и противоестественными все возможности, за исключением одной. Вигилярный не хотел приближаться к воде, но при мысли о том, что он не войдет в эту тревожную воду, его выворачивало. Доводы разума не брались телом во внимание, их блокировало что-то сильное, снисходительное и в то же время неумолимое. Какая-то хитрая программа, стоявшая в иерархии разумов выше человеческого сознания. Поэтому Павел Петрович осторожно, слегка подсмеиваясь сам над собой, подошел к воде и пощупал ее пальцами. Холода он не почувствовал. Собственно говоря, он не почувствовал ничего, кроме смены среды на более плотную.

«Обыкновенная вода», – доброжелательно шепнула ему высшая программа. Уже смелее он сделал шаг, второй, третий и вдруг ощутил, что под ногами уже нет дна, что под ним разверзается подводная пропасть. Ноги скользнули по гладким камням, Вигилярный беспомощно махнул руками, куда-то рванулся, упал, и вода поглотила его. Высшая программа оставила случившееся без комментария.

«Вот и все…» – мелькнула мысль. Но она была не последней. Он еще успел подумать, что ни при каких обстоятельствах нельзя открывать рот и выпускать из легких атмосферный запас.

«Может, еще удастся выплыть».

Женщина в золотой одежде и смарагдовой короне присела около сенника, на котором Григорий забылся коротким сном. Коронованная ласково смотрела на него, и в темных ее глазах плескалось неисчерпаемое.

«Ты царица?» – спросил послушник.

«Я – Библия, сефира сфирот, книга книг и основа основ».

«Ты подобна мученице Софии, нарисованной в Михайловском соборе. Только на ней не было короны».

«Я также София Плерома, вечная мудрость мира. Я София Шехина, сопровождавшая пророков и судей во время блужданий по пустыням и скалам Эдома. Я София Хогма, вершительница милосердия. Я сокровище, которому не отдали должного. Я плоть и дух, буйство и мудрость. Я хартия исполнения времен. Я море и гавань, потоп и ковчег. Я Алеф, которого самочинные грамотеи положили после Кофа. Я Золотой Лев в железной клетке невежества и фарисейства. Я новый мир и новое человечество, земля живых, государство и царство любви, высокий Иерусалим. Я собрание фигур небесных, земных и подземных животных, чтобы явились они монументами, ведущими мысль нашу к пониманию вечной Природы. Через меня переступили, но я не держу обиды на невежд. Ты вернешься под сень моих колонн, когда устанешь идти не своими путями».

«Разве я иду не своим путем?»

«Придет время, и ты соберешь камни для своего Дома мудрости, и сикоморовые доски для крыши его найдешь, и гадов тех потопчешь, которые в погребе твоего Дома гнездо себе свили», – уверила его коронованная и растворилась в белом сиянии.

Григорий проснулся. Братию звали к заутрене. Сквозь слипшиеся, будто смазанные клейстером, веки он увидел спины послушников. Они уже встали и направились вон из задымленной землянки. За дверью царила ночь. Сковорода присел на сеннике, закрыл правую ноздрю, исполнил первую часть дыхательного упражнения, помолился, закрыл левую и закончил упражнение, пытаясь осознать свое дыхание и слиться со Вселенной в едином дыхательном ритме. Но смрадный спертый воздух не способствовал осознанию. Григорий зарекся, что в последний раз исполняет урок старца в землянке и сим опошляет заповеди великих молитвенников. Он выбежал на улицу, догоняя братию, которая как раз входила в храмину.

Уже не первое утро он, словно пришибленный, лишь плотью присутствовал на молитве. Разум блуждал где-то далеко, пробавляясь отрывками воспоминаний о Констанце, Венеции и Триесте. Сегодня ему также не удалось сосредоточиться на благовести от Матвея и Марка. Губы механически произносили слова, не превращая их в благодатный бальзам Евангелия, льющийся на израненные души и сокрушенные сердца.

Заутреня прошла мимо Григория. Щурясь на алтарный свет храмины, он вспомнил вчерашний разговор послушников об антихристе и конце света. Один из них, Онисим, пришедший в скит с юга, рассказывал, что тамошний прозорливый старец Иона Волох имел видение. Оно, утверждал Онисим, подтверждало пророчество святого Андрея Критского о рождении на Востоке, среди потомков затерянного в веках израильского колена Данового, апокалипсического супостата. К пророчествам святых мужей Онисим от себя добавлял устрашающие детали. Почти все понимали нарочитость его сказочных гипербол, но никто не смеялся над ними. Все доказательства близости Армагеддона в киновии воспринимали с потаенной радостью. Послушники мечтали, как пострадают при исполнении времен ныне счастливые и гордые владыки мира и богачи. Представляя их муки, они тайно тешились своей убогостью. Хотя, даже на исповеди, ни один из них не открыл бы этих потаенных завистливых закромов своих мелких душ, где удобно устроились грехи теплые и родные. А потому прощаемые.