Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

На письмо Глаз не надеялся. Оно придет, самое раннее, завтра в обед, а сестра может уехать на выходные в Падун. А в понедельник — поздно.

Томительно, в ожидании свиданки, прошла для Глаза суббота.

Сестра не пришла. «Значит, Юрий Васильевич не зашел. Значит, пролетел со свиданкой»,— думал Глаз, лежа на шконке.

Два дня он отдыхал после этапа. Отсыпался.

В понедельник после обеда пришел Юрий Васильевич. Как и в пятницу, в белом полушубке.

— Вот что, Петров, я к сестре зайти не смог. Бросил письмо. Тебя сегодня переведут в камеру к подследственным. Вызвали тебя по какому-то делу. Так что свиданки не будет.

Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а Глаза вскоре забрали с вещами и со второго этажа повели на третий и закрыли в камеру к взрослякам. Подследственным.

Камера маленькая, всего три шконки, а жило четверо.

Глаз познакомился. Рассказал, что пришел с зоны. Зачем — и сам не знает.

Толя Панин — лет двадцати с небольшим, сидел за убийство. Шел по второй ходке. Трое других — за мелкие преступления.

Лысоватый мужчина, лет тридцати пяти, сидел за воровство. Он казался старше своих лет. Глаз назвал его отцом, и он обиделся.

— Какой я тебе отец. Я еще молодой. Зови меня Дима.

Дима Терехов — весельчак, часто шутил, говорил тихо, будто кто мог подслушать. Он сидел давно, следствие затянулось, и Дима ходил в трико и домашних тапочках. К тюрьме, чувствовалось, привык.

Толя Панин попал недавно. Шел в несознанку и был спокоен. Часто вспоминал волю и речь пересыпал лагерными поговорками.

В камере скукотища. Взросляки книг читали мало. Глаз взял одну, покрутил, прочитал предисловие, увидел, что нет картинок, и положил.

На третий день Глаза вызвали к Куму. Глаз зашел, поздоровался и сел на стул. Это был тот же Кум, у которого он прикинулся дураком, а в конце в припадке задергался.

На этот раз Кум находился в другом кабинете. Посмотрев на Глаза, вспомнил и сказал:

— Да, разыграл ты меня тогда. Я и вправду подумал, что у тебя не все дома. — Кум помолчал, с любопытством разглядывая Глаза, и продолжил;— Сейчас составим протокол. Как и при каких обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления. — Кум протянул бланк. — За дачу ложных показаний — распишись.

Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, совершивших разбойное нападение на Герасимова. Чтоб не сбиться при частых допросах, описал их похожими на Робку, Генку и его самого — в основном цветом волос и ростом.

В камере рассказал, куда вызывали. В конце добавил, что дал подписку за ложные показания.

И Дима сразу:

— Ты что, свидетелем по делу, проходишь, раз дал подписку о даче ложных показаний?

Вот и влип Глаз, но сказал:

— Шьют мне сто сорок шестую. А я не совершал. Рассказал, что знал. Я, собственно, не участник, и не свидетель. Пусть крутят, как хотят.

О своем деле Глаз не говорил. Да и никто о преступлении не болтает, особенно те, кто идет в несознанку. Вдруг в камере утка. Не дай бог.

Прошел месяц, как Глаза увезли с зоны. За это время он отдохнул от Одляна. В зоне казалось, что разучился смеяться и смеяться больше не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе, — все нипочем. От трубы — тюремного телефона — почти не отходил.

Как-то после отбоя Глаз подошел к трубе и постучал. Захотелось поболтать с земляком.

— Прекрати стучать! Кому говорят! Отбой! — Дубак несколько раз подходил к камере.

А Глаз как взбесился. Назло дубаку взял валенок, приставил его к трубе будто кружку и кричал в него, вызывая камеры.

Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил:

— Ты, дубак, дубина дубиноголовая! Ты что, не видишь, я кричу в валенок! А по валенку разве можно переговариваться? А? Чего зенки вылупил? Канай отсюда!

Явился корпусный, приземистый, с шишкой на скуле. Глаз помнил его по прошлому году.

— Выходи.

— Куда выходи?

— В коридор.

— Мне в камере неплохо, что я буду выходить.

— Уже сорок минут прошло после отбоя, а ты все стучишь по трубам. Выходи, тебе говорят. — Корпусный схватил Глаза за руку. — Пошли.

— Не пойду! — Глаз вцепился другой рукой в шконку.

На лице корпусного покраснела шишка. Лицо побагровело. Схватил Глаза за руку, что вцепилась в шконку, и рванул на себя. Глаз не оторвался. Корпусный выкрутил ему свободную руку за спину и подтянул к затылку. От резкой боли Глаз отпустил руку, и корпусный выволок его в коридор. Здесь выкрутил за спину другую руку и обе руки подтянул к затылку. Глаз согнулся и заорал. Корпусный толкнул коленкой под зад, и. Глаз засеменил по коридору. Он почти бежал, корпусный все поднимал руки, и Глаз орал от боли. Ему никто так руки не выкручивал.

Корпусный закрыл Глаза в боксик, и он провалялся на бетонном полу до утра. В боксике — невыносимая жарища.

Утром сводили к начальнику режима, и Глаз написал объяснительную, подписавшись: «К сему Петров». Про корпусного он забыл. Дежурный отвел его в камеру.

— В карцер не посадили? — удивились зеки.

— Я ж говорил, на первый раз простят.

В камеру кинули новичка. Переступив порог, остановился, держа под мышкой матрац, поздоровался. Увидев свободное место, робко спросил:

— Кровать свободная?

— Свободная, — ответил Глаз.

По одному слову «кровать» Глаз понял: человек в тюрьме первый раз. Новичок лет тридцати, черный, коренастый, с заросшим густой щетиной лицом. Видно, кавказец. На нем светло-серое пальто с каракулевым воротником, на голове ондатровая шапка. Когда снял пальто, оказался в темно-коричневом костюме. Под пиджаком — белая нейлоновая рубашка.

— Давайте знакомиться, — сказал он и отошел от вешалки, — меня зовут Чингиз Козаков.

Зеки молчали.

— Как мое имя, — нарушил тишину Глаз, — я и не помню. А кличка Глаз.

Остальные тоже назвали себя.

— Закуривай. — Глаз протянул пачку сигарет.

— Большое спасибо, не курю.

Глаз надеялся отведать сигарет новичка. Каких-нибудь дорогих, с фильтром.

— И не пьете?

— Да, теперь и не пью.

— Почему? — удивился Глаз.

— В тюрьме не поят.

— А если б было, тяпнули бы?

— Выпил бы, — чуть подумав, ответил Чингиз, — с горя.

— Конечно, дубаки тебе и на донышке не оставят, сами выжрут. А вот мы, — Глаз махнул рукой на зеков, — можем угостить. Правда, не водкой. И не вином. У нас бражка есть. Толя, — обратился Глаз к парню, сидевшему за убийство, — зачерпни-ка там кружку.

Толя слез со шконки и подошел к трубам отопления. На них несколько кружек. Взяв одну и стукнув дном о ладонь, спросил — Тебе полную или половину?

— Да как хочешь.

— Полную если вмажешь, не скопытишься? Буянить не будешь?

— Да нет, с кружки не опьянею.

— У нас бражка крепкая. На махорке настоянная. Как шибанет в бошку, очумеешь, — проговорил Толя, держа в руках кружку.