Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

Бородин вызвал Глаза на следующий день. Он сидел за столом и писал.

— Федор Исакович, что-то вы постарели. Я вас не видел всего несколько месяцев, и как заметно.

Бородин поднял глаза:

— Да, Колька, постареешь с вами. Времени отдохнуть нет. Вот ты сидишь у меня, а я дописываю протокол совсем по другому делу.

Он встал из-за стола, закурил «беломорину» и прошелся по кабинету. Он был выше среднего роста и немного сутулился. Движения вялые, будто не выспался.

— Я закурю, Федор Исакович?

— Закури.

Бородин стоял у окна и дым пускал в форточку.

— Ну как твои дела, Колька?

— Хорошо.

Бородин внимательно на него посмотрел.

— Да, Федор Исакович, я мать, отца, сестру давно не видел. Сделайте свиданку, хоть покажусь им, что жив-здоров.

Бородин смотрел на Глаза устало, как бы нехотя.

— Свиданку давать рано. Дадим потом. Сейчас протокол составим.

Настроение у Глаза упало.

— Что ж, — сказал Глаз, — протокол составлять? Хотите, показания давать не буду, пока не дадите свиданку? Составляйте протокол без меня.

Бородин закурил «беломорину». «Я устал, а ты нам ох как надоел»,— говорил его взгляд.

— Ладно, раз не хочешь давать показания, иди в камеру. В другой раз. Мне сегодня нездоровится. — Он провел ладонью по лицу. — Свиданку дадим. Чуть позже.

Глаза увели в камеру. Только вошел, сразу спросили:

— Как дела?

— Неплохо.

В камере он рассказал, за что его вызвали с зоны. Конечно, зеки понимали, что не зря его вызвали, но ведь зек зеку не скажет, что грабанул ты и что ты кривишь. На следствии кривят все, пока не припрут уликами. И теперь камера будет наблюдать дуэль Глаз — Бородин.

В камере сидели восемь человек. Глаз да еще Женька Макаров, тоже привезенный с зоны, но взросляк, шли в несознанку за старые преступления. Вот за ними и наблюдала камера, расколют их или нет. Зекам интересно, кто выйдет победителем — уголовный розыск или уголовник. У Женьки преступление тяжелое — убийство. Вышак ему не горел — пострадавший умер через несколько дней. Но у него восемь лет сроку, и если его раскрутят, четыре добавят точно. И будет — двенадцать. Женьке — тридцать с небольшим, половину провел в тюрьмах и лагерях. А сколько еще сидеть? Он был среднего роста, бледный, но шустрый, половины зубов нет. И хотя он обвинялся в убийстве, был самый веселый. Духом не падал. Ему завидовали те, кто ждал небольшой срок. У них не укладывалось в голове, как он, которому, возможно, дадут двенадцать, ходит и шутит больше их, а они снопами валятся на нары, боясь получить два или три года.

Глаз с Женькой нашли общий язык и на пару балагурили.

Еще один мужик, лет сорока, шел возвратом с химии. Срок — полтора года. Половину отсидел. Иван, сосед Глаза по нарам.

Прошло два дня. Глаза не вызывали, и он нервничал. Наконец, Бородин вызвал и составил протокол. Глаз рассказал то же, что и в письме. В преступлении его не обвиняли, и он считал: идет свидетелем.

Через день Бородин вызвал Глаза вновь.

— Сейчас устроим очную ставку с потерпевшим.

Из КПЗ привели двоих заключенных чуть старше Глаза. Они сидели рядом. Бородин посмотрел на стриженую голову Глаза, на пышные шевелюры ребят и сказал:

— Так, вас надо стричь, чтоб все были без волос.

— Федор Исакович, — встрял Глаз, — можно и не терять время. Мы наденем шапки, и не будет видно, кто с волосами, а кто без волос.

Когда ребята надели шапки. Глаз сказал:

— Я сяду посредине.

— Садись куда хочешь, — согласился Бородин.

Глаз слышал, как одного преступника, когда он сел между двумя понятыми, потерпевший не опознал. Об этом написано в книге «Сержант милиции».

Вошел потерпевший.

— Посмотрите на молодых людей. Кто-то вам знаком?

— Вот этого, что посредине, я видел тогда, в поезде. В тамбуре. Перед тем как выйти.

— Можете ли вы сказать, что он принимал участие в разбойном нападении на вас?

— Нет, не могу. Я слышал только голоса. Лиц не разобрал.

Глаз особо не переживал, что его опознал потерпевший. «Ведь я не отрицаю, что ехал с ним одним поездом. И не отрицаю, что он меня видел. Мы же вместе стояли в тамбуре. Попробуйте докажите, что я принимал участие в разбойном нападении».

Бородину очная ставка мало что дала.

— Ты с кем день рождения праздновал в прошлом году? — спросил Бородин в следующий раз.

— В прошлом году я был на зоне и день рождения ни с кем не праздновал, — сказал Глаз, а сам подумал: «Вот куда метишь».

Разбойное нападение совершено за день до дня рождения Петрова. Вот потому Бородин и хотел узнать, с кем праздновал, чтобы допросить. Припугнуть. Может, расколются.

— Да не о прошлом я говорю, а о позапрошлом.

— А-а. Тогда с Бычковыми.

— С кем из них?

— С Петькой и Пашкой.

— Где?

— У них дома и в лесу.

— А с кем ты еще в те дни встречался?

— Да в основном с ними. А так мало ли с кем. Прошло почти два года.

Бородин понял: Глаз ничего не скажет, и съездил в Падун, допросил Бычковых. Но без пользы.

— В первый этап поедешь в следственный изолятор, — сказал он через несколько дней. — А сейчас повидайся с родителями.

В кабинет вошли отец, мать и сестра.

— В тебе чего-то не хватает, — сказала мать, — но чего, не пойму… Зачем ты сбрил брови? — догадалась она.

— Новые отрастут.

Зазвонил телефон. Бородин сказал в трубку: «Хорошо, сейчас»,— и встал из-за стола.

— Я на пару минут отлучусь. Ты, Колька, не сиганешь в окно? — Он посмотрел на замерзшее окно.

— Да что вы, Федор Исакович.

Бородин вышел. Глаз обрадовался.

— А магнитофона здесь нет? — спросил он.

— Да откуда ему здесь быть? — улыбнулась сестра.

И Глаз заговорил с сестрой на тарабарском языке:

— Гасаляся, песереседасай Мисишесе Пасавлесенкосо, пусуть осон мосолчисит, чтосо есегосо бысы ниси спрасашисивасалиси. Посонясяласа?

— Даса, — ответила сестра.

И они перешли на обычный язык. Ни мать, ни отец не должны знать, что он сказал сестре. Свиданка длилась недолго. Вернувшийся Бородин разрешил Глазу взять в камеру передачу.

В камере у Глаза стало портиться настроение и заболело сердце.

— Что с тобой? — спросили зеки.

— Я что-то лишнее брякнул.

— При Бородине? — спросил Женька.

— Да нет, он выходил.

— Ну вот, если сейчас вызовут, все ясно.

Глаз ходил и курил. Камера ждала: вызовут или нет.

Через полчаса его увели. Зеки проводили молчанием.

В кабинете сидели родители. Сестры не было.

— Ну, Колька, будешь честно говорить? — весело сказал Бородин.

— Что честно говорить?

— С кем совершил преступление.

— Я не совершал и не буду на себя показывать.

— Будешь чистосердечным или нет?

Глаз молчал. Молчал его отец. Молчала мать.

— Ну что ж, пошли, — Бородин встал, — прокрутим тебе пленку. Послушаешь себя.