Арман Лану - Когда море отступает

— Малютка! Ты… ты где-нибудь служишь?

Она завернулась в простыню, как в пеплум, и этакой забавной движущейся Танагрой направилась в туалет. У Абеля опять защемило сердце. Беранжера, однако, не зашла в туалет, она продолжала играть в привидение, она выбрасывала руки… При этих взмахах крыльев ладное, плотное ее тело, прелестное своей белизной с золотистым отливом, то появлялось, то исчезало. В Абеле она пробуждала животное чувство. Наконец она остановилась у самой двери, с важным видом произнесла:

— Я учительница, милостивый государь!

И рывком захлопнула ее за собой.

Абель сейчас же надел плавки. Малютка учительница! Он подошел к туалету — там яростно шумела вода.

— Малютка!

— Что тебе?

— Ты правда учительница?

— Я преподаю в Бондвилле, недалеко от Кана. Сейчас в отпуску по болезни. Меня замещает одна дуреха.

Учительница… Как Валерия! Почти как Валерия!.. Беранжера завернула краны, и ей стало слышно, как он напевает:

Беранжера насмешливо улыбнулась, глядя на себя в запотевшее зеркало, откуда ее лицо смотрело на нее как бы сквозь легкий золотистый туман.

Автобус был набит, но Беранжера все же сделала водителю знак. Невзирая на протесты пассажиров он остановился.

— Потеснитесь! В середине свободно, — сказал шофер в белой блузе. — Ты куда, Малютка, в Грэ?

— Да, Этьен. Ну как у тебя дела?

Этьен, коротышка, толстяк, все посмеивался в рыжеватые свои усики.

— Слыхала, что нашли у Короля Жауэна?

— Что с этой сволочью могло случиться?

— С ним-то самим ничего! — ответил Этьен. — Что ему деется? Мертвое тело, мертвое тело нашли у него в садке!

Тряхнув разнородный свой груз, Этьен сдвинул с места автобус. Молодежь ехала купаться, крестьяне — на рынок. Ехали с этим автобусом и рыбаки — лица у них были цвета обожженного кирпича, большие руки все в трещинах, — служащие и небольшая группа туристов. У вервилльского шлюза, не доезжая деревянного моста, Этьен замедлил ход.

— Жауэн — один из тех пожилых, которые приходят к «Дядюшке Маглуару» играть в карты, пояснила Абелю Беранжера. — Ты его вчера вечером видел. Его зовут Король Жауэн. Отвратительная личность.

Миновав мост, автобус поехал между садками. Человек тридцать любопытных наблюдали за двумя моряками в желтых резиновых сапогах, напоминавших мушкетерские ботфорты, — моряки исследовали тинистое дно садка. Этьен стоял, сдвинув фуражку на затылок; руля он из рук не выпускал и медленно вел автобус. Все пассажиры перешли на правую сторону и прильнули к окнам. Официантка из бистро с силой тряхнула рукой, словно ей хотелось, чтобы с пальцев что-то стекло.

— Первая увидела Люси, — сообщил Этьен. — Зрелище не из приятных… Его уже крабы обглодали!

— Лицом в тину, а зад — наружи, — отчеканил крестьянин в парусиновой шляпе.

Жандармы и два человека в непромокаемых плащах расспрашивали плакавшую женщину.

Жауэн. Да, верно, Жауэн был вчера у «Дядюшки Маглуара». Абель вспомнил. Вот так, сидит человек вечером в кафе, выпивает с друзьями, беседует, высказывает категорические суждения о свободе, о правительстве, о войне, а потом у него находят труп — «лицом в тину»!

— Жауэн — это тот самый седой человек в бархатной куртке? Он коммунист? — спросил Абель.

— Да, как раз, — сдавленным голосом проговорила Беранжера.

— А разве нет? Он не любит англичан. Не любит американцев. Не любит де Голля. Как же не коммунист?

— Эх ты! С луны свалился! Жауэн — бретонец. Сепаратист. Жил в Канкале. В Нормандию переехал году в тридцать пятом. Подвизался у Ла Рока. Это тебе ничего не говорит? Затем — петэновец. Это тебе понятно. После Освобождения он с месяц отсидел в канской тюрьме, пока один видный английский военный не поднял бучу и не выручил его, хотя даже уж добряки и те были уверены, что ему двадцать лет припаяют! Как видно, Король Жауэн давал англичанам сведения и не без удовольствия подбавлял сахару в бетон, который шел на Атлантический вал.

— Сахару в бетон?

— Ну да, это тоже война! Всем известно, что достаточно подсыпать горсть сахарного песку, и бетон уже не схватывается. А ты не знал? Так мне по крайней мере говорили.

Слегка откинув голову, она ласково касалась его лица своими распущенными волосами; мягкость ее движений не соответствовала прозаической теме разговора.

Рынок в Вер-сюр-Мер изобиловал рыбой, ракушками, мясом, фруктами, пестрыми тканями. Мясник сигналил Малютке до тех пор, нона она не услышала. И тут он просиял.

— Тебя вся округа знает, — заметил Абель.

Фамильярное обращение Беранжеры с местными жителями коробило его.

— Поневоле, — не моргнув глазом, сказала Беранжера, — как же не знать учительницу!

— Малютка! Тебе вылезать, — проехав еще несколько километров, бросил Этьен.

— До свиданья, Этьен! Поцелуй за мной!

Этьен невзирая на спутника Беранжеры улыбнулся ей такой же широкой улыбкой, как и она ему, и автобус скрылся в облаке пыли.

За грядой дюн угадывалось море. На невысоком холме, пригвожденный к земле колокольней, вырисовывался Грэ. Слева возвышалась усадьба; грунтовая дорога связывала ее с побережьем. На высокой дюне, выделяясь на анемоновом небе, резвились дети.

— Это мальчишки. Девочки приходят на пляж позднее. Извини, но сейчас я не могу показать тебе мою куколку.

— Ну что ж, я пока выкупаюсь, Я только провожу тебя.

В кустах ежевики гомонили птицы, клевавшие спелые ягоды. Солнце припекало. Абель вновь призвал на помощь всю систему своей караульной службы, своих сторожевых постов, своих наблюдателей, своих радаров. Как ни страшна была смерть незнакомого ему человека, но не только она явилась тому причиной и не только улыбчивая развязность Беранжеры. Что-то чувствовалось в воздухе. Состояние тревоги. Он приказал себе быть в полной мобилизационной готовности. Надо было обратить внимание на ежевику, непременно на ежевику. На яблоки. И на птиц. Особенно — на птиц. Беспокойство закралось к нему, как только он увидел толпу любопытных, сгрудившихся возле устричного садка, потом оно усилилось в переполненном автобусе и стало уже совершенно явным, едва он сошел с подножки.

За белыми заборами тянулись приветливые садики. Яблоки были еще маленькие — зеленая кислятина. Абель и Беранжера вышли к мирному ручью; в бурой его воде вздувались пузырьки, над ней вились мошки. И вот тут-то перед Абелем вновь возникли, но уже в другом ракурсе, замшелые стены укрытых от ветра домов, недавно покрашенные крыши, зелень, заляпанная краской…

У Абеля захолонуло внутри; он остановился.

— Малютка, Малютка, здесь!

Он был бледен.

— Клянусь тебе, что здесь!

Абель смотрел вокруг с таким видом, словно он сейчас проснулся. Ржавая решетка, зеленоватый каменный свод над входом. Абель и Беранжера прошли задами, мимо круглой, хлопавшей крыльями голубятни и вышли к густо увитому плющом старому дому с частым переплетом окон. Драгоценная подробность: два корпуса соединяла галерея, над ней был надстроен верхний этаж с чердаком, в слуховом окне виднелся шкив. Мертвенная бледность на лице Абеля сменилась ярким румянцем. Кровь приливала к щекам мощными ликующими волнами.