Арман Лану - Когда море отступает

— Оливье! Не приставай к дяде!

Голос у старухи был сердитый, а щеки добрые, напоминавшие сморщенное яблоко. А какое славное имя дали мальчишке — Оливье!

Естественный перламутровый свет, заливавший пространство от Аснелля до самого Хаоса, озарял Мэлберри. Сизое с ослепительно белыми полосами постепенно сменилось многоцветными отблесками. На муаровом горизонте, казалось, покачивались невероятных размеров гроба, обтянутые морскими водорослями.

На площади Освобождения, у Ворот Войны орифламмы метали в глубь Нормандии копья колышущихся пламен.

Молодая женщина смотрела на Абеля — она широко улыбалась, глаза у нее смеялись. Она хорошо знала этот взгляд, ушедший внутрь, это состояние сомнамбулы. Еще один!

Посетители, стряхнув с себя оцепенение, окликали друг друга, — тут были крестьяне, горожане, туристы, приехавшие сюда на Троицын день и пользовавшиеся случаем. Это был тоже своего рода музей, музей головных уборов и галстуков! По зале прошел верзила с длинной шеей, с нескончаемым туловищем; штаны плотно облегали крысиные его ягодицы и короткие смешные ножки. Эта типичная «пехота» волочила за собой запыхавшуюся, раскрасневшуюся девицу в платье ярко-зеленого цвета.

Абель рассматривал манекен женщины-солдата. Вся подтянутая, в форме цвета морской волны, ни единой развившейся пряди — это было олицетворение войны безвредной, домашней. Легенда ясно указывала: «Женский морской корпус». Войне, его войне женского корпуса как раз и не хватало! Здоровенный американец залез манекену под юбку, пощупал ягодицы, состроил гримасу и, получив подзатыльник от возмущенной спутницы, заржал и ушел, искоса взглянув на Абеля… Каким-то чудом он угадал, что этот человек должен понимать по-английски:

— Hello, man! The hun if it! [2] Здорово, парень! Вот потеха! (англ.).

Фигура, изображавшая женщину-моряка, улыбалась своей неизменной улыбкой.

Большинство снимков, выставленных за Воротами Войны, были сделаны уже после высадки. Солдаты в касках, зажав сигареты в зубах, стройным строем спускались по сходням с борта шлюпки, стоявшей на неправдоподобно тихой воде. Вдруг Абель застыл на месте. Среди всех этих приукрашенных фотографий невольно приковывала внимание только одна. Этот увеличенный снимок был слаб с точки зрения технической, но от него веяло подлинной жизнью — видимо, он был извлечен из документального фильма. Легенда указывала: «Plage Gold [3] Золотой пляж (англ.). 6 июня. На заднем плане солдаты ложатся, укрываясь от огневого вала немецкой артиллерии».

На переднем плане, слева, согнувшись под тяжестью снаряжения, каску сдвинув на лоб, в маскировочной сетке с причудливыми фигурками, с вещевым мешком, напоминающим верблюжий горб, идет человек. Нижняя часть фотографии захватила лицо до подбородка, но так как снимали сверху, то видно и спину. Длинный нос. Набрякшие веки. Искривленный рот. Рядом орет снятый в профиль унтер-офицер; сумка у него в виде торбы. Что он орет, это видно по оттянутой нижней губе. За ним идет еще человек, похожий на придавленного ношей носильщика. Сзади еще трое. Тот, что слева, с красным крестом на рукаве, держит автомат, который, по-видимому, принадлежит бредущему рядом с ним однополчанину, — тот волочит ногу и подставляет киносъемочной камере свое мертвенно-бледное лицо: оно не больше почтовой марки, но на нем написана вся глубина человеческого страдания. Сейчас же за этой группой колонна делает крутой поворот — там вода, и люди ее обходят. Пехотинцы, кто даже не опустив голову, кто на коленях, кто ползком, кто на корточках, наваливаются друг на друга, и они всё прибывают, теснятся, ряд за рядом, ряд за рядом, и печальное это шествие доходит до правого края фотографии, где можно различить тусклую звезду на грузовике… Колонна снова ломается, возвращается налево — получается буква Z. Крохотные человечки пригибаются, укрываясь от огневого вала, о котором говорит легенда, — уродливые полевые мыши, вставшие на задние лапки или наполовину в воде. В промежутке между теми, что сняты крупным планом, и фигурками, движущимися в глубине, в этом пустом пространстве, в центре, падает солдат, вытянув руку с раскрытой, точно чашечка цветка, ладонью. Он только что выронил карабин с коротким штыком, выпустил его из рук, и оружие висит в воздухе. Человек и карабин сейчас упадут в воду, в которой отражается вся эта сцена. Но проходит секунда, а человек не падает. Он, так же как и карабин, держится в воздухе. Пока необыкновенный этот документ будет цел, солдат все будет падать, парализованный длительной выдержкой, и его паралич еще страшнее смерти, ибо, когда наступает смерть, вслед за нею приходит забвение.

И вот тут-то Абель услышал музыку. Он услышал ее на самом деле. Музыка играла в посюстороннем мире, в понедельник 6 июня 1960 года, в Арроманше. Она исходила из громкоговорителей, установленных на прибрежной площади. Пластинка, случайно поставленная монтером, озвучивавшим празднество, не имела к празднеству ни малейшего отношения. Тем не менее канадец не мог слышать «Ритуальный танец огня», чтобы не вспомнить о войне.

Я воевал в песках, в созревших хлебах, в садах, воевал, прислушиваясь, насвистывая, напевая, отбивая ногой такт «Ритуального танца огня». Как будто на яблонях росли сливы! Хотя бывало и так! Темная фигура ударяет пяткой оземь, тянется скорбным лицом к небу, затем потупляется. Это — война. Война порхает — туда, сюда, облетает всю колонну, изогнувшуюся в виде буквы Z, затем возвращается на свое место. Мертвецы возвращаются — сегодня их день, — и они танцуют.

Снова появилась, таща за собой ярко-зеленую подружку, «пехота» на фантастически коротких ножках — канатный плясун поневоле; он что-то кричит, фыркает — так неумело выражает он свое возмущение — и вновь исчезает.

Чем же, однако, торгуют в этом зале ожидания? Воспоминаниями? Надеждами на будущее? Чистой совестью? Или единственной радостью, что ты остался жив?

При входе веселый гид — он был удивительно похож на Мориса Шевалье — вылощенный, в синей фуражке, которую он то и дело приподнимал, седовласый, с гладкими щеками, снова заговорил:

— Итак, милостивые государыни и милостивые государи, мы продолжаем осмотр. В тысяча девятьсот сорок третьем году в Квебеке было решено произвести высадку. Она произошла шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, ровно шестнадцать лет тому назад. К счастью, она удалась, иначе нас бы с вами здесь не было.

Гид засмеялся — он был явно доволен тем, что находится сейчас здесь.

— Вон за той бухтой вы еще можете видеть кессоны — это остатки причала Мэлберри II: он был установлен восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года… Построили его за двенадцать дней…