Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

В этапке постоянно жили ещё несколько человек, дежурили дневальные.

Рослый дневальный заговорил надменным, вечно недовольным голосом, какие бывали у советских продавщиц и у сержантов в армии:

– Так! Всё положили здесь на пол, и заходим сюда в секцию. Там по очереди диктуете мне свои данные и подписываете бумаги. Потом возвращаемся обратно и готовимся к отбою.

Нас завели в отдельную комнату рядом с каптеркой, построили и стали по очереди подзывать к столу, где всем давали подписать две бумаги, с распечатанными на них стандартными текстами.

Я спросил у рядом стоящего со мною Пятака, что это за бумаги. Он тихо и коротко ответил: «Не спеши подписывать».

Две бумаги, которые мне предложено было подписать, были следующего характера.

Одна из них о согласии со 106-й статьей Уголовно-исполнительного кодекса (УИК), что ознакомлен и обязуюсь исполнять. Гласила она о том, что я обязуюсь отработать на благоустройство лагеря не менее двух часов в неделю без оплаты труда. Если бы у нас законы не были дышлом, которое, как всем известно, «как повернёшь, так и вышло», то можно было бы подписать. Но в таком лагере, как этот, «не менее двух часов» автоматически трактовалось всеми как сколько угодно.

Впоследствии мне зэки рассказывали, как в бараке производят уборку седьмой или восьмой раз подряд, и подходят дневальные, а именно они обязаны не столько следить за чистотой, сколько её постоянно поддерживать. За это они получают хоть и небольшой, но оклад. Так вот эти дневальные подходили очередной раз и говорили: «Пыль, убирайтесь по новой!» И стоит дежурному возмутиться, сказав что-то вроде «Да сколько можно» или «Да чисто всё, я там раз двадцать протёр», так сразу дневальный шёл составлять докладную на имя начальника колонии по факту отказа от дежурства и отказа от выполнения 106-й статьи… Тогда уже на меня была по этому поводу составлена масса актов в ШИЗО надзирателями, и я этому уже не удивлялся. В этом лагере все законы по отношению к осуждённым искажались до неузнаваемости. Я это предполагал изначально, поэтому отказывался от всего, что мне совали.

Вторая бумага была о вступлении в СДиП. Секция дисциплины и порядка, в обязанности члена которой входит сразу доводить до администрации колонии любое замеченное им правонарушение, совершённое другим осуждённым. Проще говоря, стучать друг на друга, отправляя в ШИЗО, где их ждали ещё большие лишения и унижения. В этом лагере вступление в СДиП было обязательным для всех, а стучать или нет – дело, конечно, личное. Но недонесение тоже грозит закрытием в ШИЗО, так что у всех есть выбор… Мне было просто неприлично, будучи политическим, подписывать подобные бумаги.

Переоделся в робу. Зэкам чёрные х/б робы выдавали новые, на год. Петли для пуговиц были, как и на всех рабочих спецовках и армейских хэбэшках, сшиты. Их необходимо было разрезать, чтобы элементарно застегнуться. Мы с несколькими молодыми парнями, поддерживая штаны, подошли к рослому дневальному. Услышав про пуговичные петли, он с безразличным видом пообещал, что ножницы сейчас освободятся у той группы, которая пришла с робами раньше нас со склада, и передадут нам. Каким-то чудным образом я смог расшатать петлю и протиснуть верхнюю пуговицу ширинки в петлю. На робе тоже получилось протиснуть три пуговицы в свои петли. Но очередь не убывала, и, ожидая, я все вещи стал аккуратно упаковывать в баул, оставив себе только умывальные принадлежности, деревянную ложку и самодельную пластиковую кружку, сделанную мною ещё на Бутырке из упаковок-стаканчиков из-под разовых бомж-пакетов картофельного пюре.

Мне показали спальное место на нижнем ярусе. Мы все столпились возле дневального, который показывал, как заправлять кровать. Заправка называлась «лыжи».

На нижнюю простыню кровати накладывалось в восемь раз свернутое прямоугольником одеяло почти по всей длине кровати, оставляя 15–20 см до краёв по всему периметру. Вторая, сложенная, простыня слегка по диагонали пересекала одеяло в центре, деля его на два неправильных, равных четырёхугольника. Так нас в казарме, когда я служил, тоже заставляли заправлять, и это в учебке называлось аналогично «лыжами», а в части – «по-белому». «По-чёрному» называлось, когда кровать просто полностью покрывалась одеялом сверху. Так заправляли и в лагере, и в нашей части в банный день.

Но самое весёлое совпадение, связанное с этими заправками, было в следующем. В начале девяностых в казармах под Архангельском, через год службы, после большой проверки, нас всех подорвали и заставили переправлять кровати «по-чёрному». Произошёл какой-то сдвиг в частях, и от «лыж» решили отказаться. Незадолго до моего освобождения произошла такая же ситуация и у нас в лагере. Во время какой-то очередной проверки к нам вломился старшина отряда и закричал: срочно все перестилаем по-чёрному! Вот такой курьёзный смех сквозь слёзы.

Но тогда было не смеха, и я, напротив, вспомнил старика Лимонова и его «Торжество метафизики», где он пишет о подобной заправке. Только там этой заправкой мучили зэков, отказавшихся мыть сортир.

…Все разошлись по местам, предварительно указанным им невысоким чёрненьким славянином, дневальным Володей. Каждый принялся заправлять кровать. Я заправил и стал ждать обещанные ножницы. Тут ко мне подошёл тот самый рослый дневальный. Я наивно полагал, что он мне протянет сейчас ножницы. И даже ринулся к нему. Нет, ножниц он не собирался мне подносить. Он меня подвёл к двери, которая располагалась напротив входа в бытовую комнату.

Я зашёл. В комнатке площадью примерно два с половиной – три на пять метров стоял мягкий диван и два больших кресла. На журнальном столике – книжечки дешёвых романов, глянцевые журналы, конфеты, фантики и недопитый чай. Плоскоэкранный телевизор с СD-видеомагнитофоном, встроенным в стенной шкафчик слева при входе. Цветы, новые обои.

Тогда я немного был удивлён комнатой отдыха, где старшина комнаты этапа, как я потом узнал, не просто жил, но ел и спал. Бывало, уединялся там со своими друзьями, старшинами из других отрядов. Там же, мне сказали, с этапным пидором Володей и с офицерами, которые для общения проходили к нему прямо туда, когда не вызывали к себе. Но формально это не была его спальня или кабинет. И официально называлось это помещение «Комнатой психологической разгрузки», которая, согласно подписанным Россией международным и европейским нормам, обязательна в любом отряде всех лагерей без исключения. Но психологически расслаблялись в этой комнате только старшина этапки и его близкие друзья. В других отрядах, не сомневаюсь, было то же самое. Простой зэк мог туда зайти только в качестве жертвы для допросов, давления и наездов. Или для рассказа о его финансовой поддержке с воли, его возможностях, чтобы договариваться об освоении капитала его друзей, родственников или диаспоры, «за спокойную жизнь».