Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

15. «Выговор» объявлен постановлением начальника ФГУ ИК-9 от 18.10.05 г. – за нарушение § 3 п. 3 ПВР ИУ – выразившееся в том, что в камере ШИЗО допустил межкамерную связь с другими осуждёнными, употреблял жаргонные слова.

16. Водворение в штрафной изолятор сроком на 10 суток – объявленное постановлением начальника ФГУ ИК-9 от 18.10.05 г. – за нарушение § 3 п. 2 ПВР ИУ – выразившееся в том, что не произвёл влажную уборку в камере ШИЗО.

Поощрений не имеет.

Осуждённый Громов М.А. зарекомендовал себя с отрицательной стороны. На мероприятия воспитательного характера не реагирует, относится к ним негативно, чем отрицательно влияет на осуждённых, пытающихся встать на путь исправления. Категорически отказывается от участия в общественной жизни учреждения. Среди осуждённых не уживчив. Систематически допускает грубые нарушения установленного порядка отбывания наказания. Не проявляет желания трудиться.

В совершённом преступлении вину не признаёт, в содеянном не раскаивается.

ВЫВОД: осуждённый Громов М.А. на путь исправления не встал, характеризуется отрицательно.

Начальник ОВРО капитан внутренней службы В.П. Никитин

СОГЛАСОВАНО: заместитель начальника по К и ВР майор внутренней службы А.А. Чернышёв

УТВЕРЖДАЮ:

начальник ФГУ ИК-9 ГУФСИН России

по Республики Башкортостан

подполковник внутренней службы М.Н. Хижов

В сущности, мелодрамы – фигня. Мелодрамы мы не любили. Забившись в самый дальний угол курилки, почти у зелёной стены запретки, мы отчаянно лаялись на предмет стихов. Потому что я люблю Хлебникова и Маяковского, а она – группу «Ария», но я не была поэтом. Поэтом была она.

То есть – она писала стихи. Я эти стихи разносила в пух и прах, а её цыганские глаза вспыхивали яростным (столь странным для этих мест) огнём. В такие минуты я вполне реально допускала, что она может всадить мне под рёбра перо. Причём перо далеко не в поэтическом смысле.

Моя критика казалась мне крайне конструктивной, но вся эта конструктивность вдребезги разбивалась о дьявольскую самоуверенность цыганского подростка. Хотя… цыганкой она была лишь наполовину. Соответственно, другая половина была русской, но вопреки политкорректным тенденциям это смешение кровей вылилось в убийственную самоидентификацию Ксюхи: «Я – интерменш». Моё ухо напряглось. На мой вопросительный взгляд она полоснула из-под ресниц карими очами: «Я дружила со скинами!» Стало ясно: дело принимает интересный оборот.

Кружка чифиря помогла поддержать затянувшуюся беседу о прекрасном. Прокачав горлом второй глоток, Ксюха повела плечами и поведала мне свою историю. Разумеется, за три моих с половиной года всяких историй было предостаточно, но прерывать Ксюху было уже поздно.

Итак, в полумёртвом шахтёрском посёлке, на последнем своем издыхании прижавшемся к мёртвой шахте, жила дочь цыгана и русской тётки. Так как цыган совсем не был цыганским бароном, а тётка была простой тёткой, торговавшей на местном убогом рынке, жила дочь их не особо богато и красиво. Она закончила школу и по зову горячей крови вышла замуж в семнадцать лет от роду. Родился сын. Но сердце позвало прочь. В общем – развелась…

Вскоре Ксюха встретила пацана с бритой башкой и в тяжёлых ботинках, но, вопреки логике, вместо дежурного избиения под крики «Россия для русских!» случилась у них любовь. Такая сильная, насколько она могла быть в полумёртвом посёлке, прижавшемся к боку мёртвой шахты. Парень Коля не получил особых укоров от соратников по расовой борьбе – то ли по причине верного применения термина «интерменш», то ли в силу крепости кулаков (и опять же – ботинок).

Но, как выяснилось вскоре, экзотическая Ксюхина красота волновала не только суровое арийское сердце. Однажды, июльской тёмной ночью, случилось нечто вполне банальное, иллюстрирующее университетскую лекцию по виктимологии и мамины страшилки для беспечных красавиц. Ксюха припозднилась, медленно шагала по тёмному шоссе, и тут в спину ударил ближний свет. Это был некий сосед из полумёртвого поселка. Предложил подвезти… Ясно, что далее был внезапный поворот в лесополосу и простое изнасилование. Впрочем, сосед решил вести себя по-соседски: он не оставил Ксюху голышом на травке, а милостиво довёз до дому. Ксюха не сопротивлялась. «Не знаю – почему», – дёрнула худым плечом. Пока ехали до города, она уже достоверно, до малейшей детали, знала, что будет после.

Влюблённый Коля был поставлен в курс спустя полчаса. Порыв «убить гада» был остановлен. О желательности вкушать месть в охлаждённом виде Ксюха откуда-то знала.

На следующий день, на пустыре за Ксюхиной пятиэтажкой, при участии ещё двоих лысых друзей, была спланирована месть насильнику. Любителя юных цыганок нисколько не удивило, что ещё через пару дней Ксюха возникла перед ним с предложением встретиться во всё той же лесополосе и с авансом полового акта в тиши южной ночи без всяких обязательств. Можно себе представить удивление счастливчика, когда фары выхватили из темноты три пацанячьих силуэта. В руках у пацанов – арматура и ножи. Ксюха натянула мини на коленки и обожгла: «Слезай, козёл, приехали!»

Били недолго… Убили почти сразу. Молча. Ксюха не прикоснулась к нему. Она смотрела. Это был её праздник. Труп затолкали в машину, по подростковой дури захватили с собой магнитолу. Машину подожгли. Ксюха смотрела на огонь, в конце концов на огонь человек может смотреть бесконечно…

Они не особо прятались. В течение двух суток взяли всех. Ксюху арестовали на исходе вторых суток самой последней – она укладывала сына спать. И Коля, и двое других, после недолгих колебаний, подписали длинные протоколы допроса. На очной ставке Коля отворачивал от неё своё лицо.

Судила область: толпы журналистов и любопытных, родня жертвы… Местная пресса раздиралась заголовками типа «Палачи» и «Отморозки». Ксюхе было всё равно. На Колю и смотреть-то ей было не интересно. Кажется, даже в тот момент, когда прокурор, напыживаясь, запросил ей семнадцать лет, она не подняла головы. Она писала стихи в тетрадку.

Ей дали двенадцать. Коле – одиннадцать. Подельникам – девять и десять. Публика жаждала смерти и ждала жареного. Но жареным не пахло: над городом висли дожди.

Ксюха криво усмехнулась: «Ну, как тебе?» Кружка была пуста, отчаянно пахло липовым цветом и «Примой», на запретке выла собака. Мне оставалось сидеть восемь дней. Ксюхе – восемь лет.