Мария Голованивская - Пангея

— Нурка, знаешь Тамерлана? — спросил он без лишних приветствий. — Есть у вас там один хрен с горы, ученичок твоего Юсуфа.

— Видела один раз, — призналась Нур. — Оказалось, что у Юсуфа были последователи. Мутные лица, мутные глаза. Они записали его мысли на узбекском, распространили рукопись, устно снабжая ее комментариями. Началось это не сразу, несколько лет назад. И среди них есть самый, что ли, главный, он зовет себя Тамерланом, и уже многие признают, что он новый мессия.

— Узбек? Ну чечены — это сила, боевики, а узбеки что? Юркие, беззащитные, совсем бедовые. Культура, история — все в прошлом у них, кому до этого сейчас есть дело? Бетон размешивают, дворы метут. В чем коллизия?

— Думаю, что много их, — задумчиво проговорила Нур, — а история и культура — всегда что сосцы волчицы. Вскармливают нацию. Я поищу его.

Через неделю Исаак был в Москве. Подготовка к интервью и первый проход по улицам столицы ошарашили его. Все кардинально переменилось. По улицам потекли реки смуглых лиц с золотыми улыбками. В этих потоках было много разного, но среднеазиатов больше всех. Они как будто вышли все из-под земли на свет Божий, женщины в ярких платках несли на руках улыбающихся детей, ели мороженое, громко и страстно о чем-то говорили. Сколько их было? Тьма. Все стройки с растущими как грибы домами, все дворы, все фабрики и больницы, почты и морги, мусорные заводы и заводы, консервирующие в железные банки любую дрянь, разродились этой толпой, и она вышла головой вперед, родилась, задышала, дала ландшафту свой цвет.

Исаак был потрясен, хотя что тут удивительного: век великих переселений, черный Париж, желтый Лондон. В старые меха льется молодое вино, они еще выдержат и облагородят своим вкусом молодое брожение, никуда не денешься, эту реку вспять не повернешь.

Людской поток на улицах закипал и растекался в разные стороны, одни покупали телефоны и дешевые игрушки детям, другие нюхали в лавках поддельные духи, мужчины эти были учтивы, научены долгими годами проживания в столице, учтивы, но решительны, и главное, на улицах была слышна только их речь — не настырная, не злобная, но какая-то воронья, грубая, с гортанным клокотанием. Из их мобильных разносились вместо звонков песнопения муллы: «Красиво поет, — говорили они в ответ на немногочисленные косые взгляды, — красиво поет и духовно».

Тамерлан вошел в комнату, где его ждал Исаак, и долго не садился. Он встал посреди комнаты, скрестил руки на груди и внимательно осмотрел просторный номер отеля. Нур выступила гарантом полной взаимной конфиденциальности.

— Если бы ваша сестра не попросила меня, я бы не пришел. Европа заражена смертельной заразой и умирает, — спокойно проговорил Тамерлан, — но ваша сестра — святая женщина, и я не мог ослушаться ее.

— Вам не нужна слава? — старался попасть в его интонацию Исаак и нажал на кнопку диктофона.

Тамерлан покосился на диктофон и кивнул головой:

— Раз Нур сказала прийти и говорить, значит, это не секрет. Записывайте. За славу борются пресмыкающиеся, орлы славны без тщеславия.

— Кто вы? — спросил Исаак, пытаясь не показать страха, который пронзил его стальной спицей.

— Я — Тамерлан, ученик Юсуфа.

Этот невысокий русоволосый человек сразу подавил Исаака, не сделав ни одного движения. Может, его малая подвижность, способность застыть в выбранной позе, непроницаемость лица или идеальная, без малейшего акцента, русская речь произвели этот эффект, а может быть, и светловатый взгляд со стальным оттенком — трудно сказать, но Исаак взмок и задавал вопросы инстинктивно, забыв все заготовки к интервью.

— Меня так назвала моя мать, — продолжил он и отвернулся к окну, за которым звенела капель. — Я очень люблю этот месяц — март, солнце согревает людей. Ваш Петрарка тоже любил. «В листве зеленой шелестит весна, Но как ее дыханье жалит щеки, Напомнив мне удар судьбы жестокий: Ее мученья я испил до дна».

Исаак растерялся.

— Вы учили языки?

— Да, я хорошо и много учился. Гораздо больше, чем вы.

Исаак проглотил молча. Тамерлан наконец-то сел в кресло, стоявшее напротив, скрестил ноги, руки опустил на подлокотники.

— Расскажите о Юсуфе.

Тамерлан налил в стакан воды, сделал медленный большой глоток.

— Юсуф знал, где у людей сердце. Доставал из него боль, опускал в него радость, но главное — силу. Я познакомился с ним, когда учился здесь один год, перед Лондоном. Он менял паркет в аудитории. Все его ученики из университета, у них разные матери, но духовный отец один — Юсуф. Многие учились еще, как и я, в далеких странах, но его уроков не забыли. Ни те, кто стал богат и влиятелен, ни те, кого обидела жизнь.

Тамерлан внимательно посмотрел на сгорбившегося напротив Исаака и улыбнулся.

Улыбка его была ослепительна.

Отрытая, белозубая, немного беззащитная, детская.

— Я никогда не был бедным, хотя вы и считаете, что все мы бедные, — начал Тамерлан. — В детстве у меня были прекрасные учителя, как и у всех узбеков знатных родов. Меня учили разбираться в географических картах, я ездил верхом с трех лет, когда подрос, я увлекался военным искусством, ко мне привозили лучших сказочников, я беседовал с учеными. Ваш диктофон работает? Так вот, Юсуф был самым главным учителем, и поэтому я здесь и говорю с вами. С каждым нужно говорить. Это главный урок. А ты что можешь сказать мне?

— Я здесь, чтобы спрашивать, — стушевался Исаак.

— Вот в этом и есть ваша беда, — неожиданно громко сказал Тамерлан, — вы все время спрашиваете и считаете, что так можно. Вы — нация вопрошателей. И поэтому вы такие слабые. Разве мы когда-нибудь спрашиваем?

— У нас тоже есть такие, кто не спрашивает. Никогда не спрашивает. Платон, например, говорит…

Тамерлан перевел на него свой светлый, но уже потяжелевший взгляд — и Исаак остановился.

— Что вы сказали? — засмеялся он. — Я знаю этого вашего Платона, — медленно проговорил он, — я встречался с ним несколько лет тому назад на фестивале в пустыне. Вы знаете, что такое Burning Man?

— Я слышал, — робко отозвался Исаак.

— Он разгуливал там как чучело, как придурок, в меховой шубе. Обкуренный, полоумный. Он забавлялся дурацкими картинками, на которые ни один из приличных узбеков никогда и глаза не поднимет. И самое главное — он совсем не знает смерти, даже барана не сможет убить.

— Убить барана?

За окном послышались какие-то звуки, напоминавшие колокольный звон. Ну конечно, тут недалеко и церковь, и мечеть, старая часть города переливается колокольным звоном, возвещая о службе, на которую в обычные дни мало кто приходил. Заголосил мулла.

Тамерлан посмотрел на часы, резко встал, подошел к окну и замер, повернувшись спиной к Исааку.

— Я должен совершить намаз, — сказал он, — я выйду.