Кэролайн Левитт - Твои фотографии

Они с Эйприл так тряслись над Сэмом! Делали для него все возможное. Чарли постоянно тревожился о сыне. Но может, сделал ошибку, никогда не тревожась об Эйприл?

— Папочка! — позвал Сэм. — Я есть хочу!

Чарли сунул телефон в карман и вышел из спальни. Самому ему кусок в горло не полезет, но Сэму не мешает пообедать.

Около шести прибыли родители Чарли, погудев предварительно клаксоном взятого напрокат автомобиля: «линкольн таун-кар», ни больше и ни меньше!

Они были одеты так, словно ехали на вечеринку: отец в деловом костюме и галстуке, с зачесанными назад белоснежными волосами, мать — в модном синем платье. Рыжие локоны весело подпрыгивали в такт шагам. Они обняли его и Сэма, а потом мать сказала Чарли:

— Мы останемся, пока будем нужны. Тебе придется силой нас выгнать! А ты, Сэм! Бедный малыш!

Сэм старательно изучал пол. Чарли послал матери предостерегающий взгляд.

— Как ты вырос! — поспешно продолжала она, и Сэм гордо выпрямился. Чарли облегченно вздохнул.

Он отдал им гостевую комнату, новые простыни для двуспальной кровати и ожидал, что вечером они непременно поссорятся, но, к его удивлению, все обошлось. Сэм, казалось, был в восторге от их приезда и не ждал знаков внимания, а требовал их, повсюду таскаясь за бабушкой, постоянно хватая деда за руку. Он хотел показать им садик на заднем дворе, компьютерные игры, пазлы и книги.

— Занимайся своими делами, — велела Чарли мать. — Мы присмотрим за Сэмом.

— Он ведет себя так, словно не верит, что она мертва.

— Что значит — «не верит»? — хмыкнул отец. Родители уставились на сына. Тот поднял руки.

— Он в шоке. И ничего не хочет знать. Сэм был с ней в машине. Я пытался объяснить ему. Но он отказывается об этом говорить.

— Знаешь, я недавно читал в «Таймс», что даже младенцы обладают способностью скорбеть. Они переживают потерю. Пусть и не помнят умерших мать или отца. Но на каком-то глубоком клеточном уровне они знают и скорбят, — заметил отец.

Чарли раздраженно поморщился. Отец всегда цитировал газеты вместо того, чтобы обсуждать собственные эмоции. Когда в детстве Чарли приходил к отцу за советом, тот просто повторял слова других людей.

— Откуда ученые это знают?! — почти крикнул Чарли. — И как могут сказать наверняка?

— Понятия не имею. Но они это утверждают.

Мать взяла его за руки.

— Ну… Сэму не обязательно говорить об этом прямо сейчас, — покачала она головой. — Бедный мальчик.

Чарли не понял, говорит она о нем или о Сэме.

Он больше не пытался обсуждать положение с родителями, но понял, что они посланы Богом. Вечером он подремал и, проснувшись, обнаружил, что мать стирает белье, хотя на Манхэттене у нее была прачка. Она аккуратно разобрала белье на белое и цветное, налила средство от накипи и отбеливатель.

— Думаешь, я никогда этого не делала? — усмехнулась она, заметив его удивление.

Родители помогли уложить Сэма в постель, и мать почитала ему на ночь, пока отец изображал медведя Рики.

Выйдя из детской, мать предложила:

— Пойдем посидим на переднем крыльце. Тебе нужно расслабиться. Я привезла вино из наших подвалов, чудесное красное сухое.

Ночь была прохладной, небо — звездным. Мать открыла вино, разлила по стаканам и, придвинувшись ближе, ободряюще погладила сына по руке.

— По-твоему, с ним все в порядке? — спросил Чарли. Мать пожала плечами.

— Оставь ребенка в покое. Еще будет время оплакать мать, — вмешался отец.

— Мы пока не говорили о похоронах, — сказала мать. — Понимаю, это тяжелая тема, но нельзя же оставить тело в похоронном бюро. Может, я им позвоню и все устрою? Ты позволишь Сэму пойти? Думаю, что это следует сделать.

— Никаких похорон! — отрезал Чарли. Все похороны, на которых он бывал, казались ему варварскими обрядами. — Ее кремировали.

— Кремировали? Но нужно прочитать заупокойную службу. Люди этого ожидают.

— Я не хочу никакой заупокойной службы. Когда все немного успокоится, мы развеем пепел.

— Чарли, — ошеломленно выговорил отец, — о чем ты?

Чарли ощутил вспышку беспомощного гнева на Эйприл. Они даже завещание составили только после рождения Сэма, но и тогда ему пришлось чуть ли не силой везти ее к адвокату.

— С нами ничего не может случиться, — настаивала она.

А когда завещание было написано, спрятала его в ящик стола.

— Нужно провести похоронную церемонию. Погрести урну с пеплом, созвать людей, — настаивала мать.

— Нет.

— Почему ты так упрямишься?

Чарли подумал о пепле, оставшемся от Эйприл. Горстка праха в урне. Интересно, сколько времени похоронные бюро хранят пепел? Можно ли навсегда оставить урну в бюро, словно пепла вообще не существует? Зачем причинять себе еще более сильную боль, устраивая какие-то церемонии?

Отец повертел маленькую фигурку с садового стола: девушка, танцующая гавайскую хулу, вращая бедрами. Когда-то Чарли купил ее, чтобы позабавить Эйприл.

— Тебе был только год, когда умерла моя мать, так что ты не помнишь ее. Зато помню я. Даже сейчас. Когда мама умерла, я пять лет подряд каждую неделю ходил на ее могилу. Не представляешь, какое утешение это мне давало! Теперь я езжу туда не так часто, но приятно сознавать, что она там. Что стоит мне захотеть, и я туда поеду. — Он коснулся руки Чарли. — Нужно иметь место, где можно излить свои чувства.

Всего одно место? Как насчет супермаркета, где она покупала пасту и потом делала для Сэма бусы из макарон? Как насчет автозаправки, где Эйприл запасалась бензином и неизменно проливала часть на землю? Как насчет того, чтобы войти в дом и на какую-то пугающую и прекрасную секунду ощутить запах ее мыла?

Чарли взял у отца фигурку.

— Ее нигде нет. Даже в могиле.

— Тут ты ошибаешься, — покачал головой отец и воздел руки к небу. — Пойду приму душ, и пора в постельку.

Он тяжело встал и направился в дом. Мать с заговорщическим видом подалась к сыну.

— Не понимаю. Я уже трижды слышала историю, но все равно не понимаю. Что она делала на той дороге? Почему позволила Сэму выбежать из машины?

— Может, она не позволяла.

— То есть как это? Что говорит Сэм?

— Молчит. Замкнулся и молчит. Наверное, и хорошо, что он забыл.

— О, дорогой, — вздохнула мать, коснувшись его плеча. — Думаешь, он способен забыть?

— Ты любила ее? — тихо спросил он, почти ожидая вопроса «кого», но вместо этого мать на секунду прикрыла глаза.

— Какая теперь разница? — вздохнула она наконец.

— Для меня — огромная.

Мать поднесла к губам бокал:

— Вино просто божественное. Не знаю, почему никто, кроме меня, его не пьет?

— Что ты помнишь о ней? — допытывался он. — Помнишь, как она всегда носила кардиганы пуговицами назад? Как не ела мороженое, но легко могла одолеть коробку зефира в шоколаде.