Дибаш Каинчин - Крик с вершины

Вышел из пивной. Муторно стало. Сам себя успокаивать стал. И вовсе он не струсил. Подумаешь, какого-то пьяницу бояться! Калап за себя постоять сумеет. Кого попало не послали бы старшим погонщиком в такую даль! В правлении люди не без головы. Знали, кому доверить можно. Шутка ли — две тысячи баранов перегнать? Мало ли что в дороге может случиться. И звери всякие, и двуногие хищники, которые пострашнее дикого зверя бывают… Глядеть в оба, чтобы отара поле какое не потравила, озимь не вытоптала. Да мало ли что — всего не предусмотришь. А отвечает он один — гуртоправ. Если ты неповоротлив, как барсук, нерасторопный, если мышцы у тебя рыхлые, сиди лучше дома, золу вороши…

Чтобы он, Калап, какого-то забулдыгу городского испугался? По дороге в город не такое было. На перевале Дьарааты. Хуже места на всем пути не встретилось. Тайга, бурелом. День целый одолевали его. Слава богу, прошли. Под вечер спустились в долину, пересчитали отару — все на месте. А если признаться, десяток лишних валухов приблудился. Где они пристали, сам черт не разберет! Десять голов больше — десять меньше… Не в этом дело.

Ребята вмиг одного освежевали. Половину туши завернули в шкуру, мешок через седло и — наметом в ближнюю деревню. Зачем? Зря бы не поскакали…

Калап остался один. Сбил отару потеснее, а сам развел костер, сообразил шашлычок, чай вскипятил. Откуда ни возьмись вылетели четверо на конях. Верховодом у них здоровенный рыжебородый мужичище на битюге. Калап у костра лежал. Под головой седло.

— Эй, ты!.. — осадил рыжебородый коня. — Откуда баранов гонишь, морда? У нас полсотни овец пропало. Ваших рук дело? Чего молчишь?

Калап видит — бородач из-за спины карабин выправляет. Раздумывать некогда. Прыгнул через костер, схватил двустволку я над головами на обоих стволов — бах! бах! Сам за камень. Перезарядил и снова: бах! бах!

Все четверо с горы скатились, только подковы на копытах коней взблескивали. Калап дли острастки еще из одного ствола вдарил. Потом сел чай пить. Вот оно как!.. А тот, в пивнушке, — слякоть.

Вышел на центральную улицу. Здесь и огней больше, и тротуары песком посыпаны, и народу гуще, и на каждом шагу магазин. Что аймачное сельпо! В самом маленьком магазине три, а то и четыре сельпо поместятся. Тут тебе и «Одежда», и «Обувь». Для мужчин, для женщин — отдельно. «Гастроном», «Га-лан-те-рея»… Завтра Калап все их обойдет. Деньги есть — он пошарил для верности за пазухой. Тут они, миленькие, хрустят, ласкают пальцы.

Что он купит? Перво-наперво костюм. Подороже. В деревне хорошего костюма не найдешь. Потом — бинокль. Самая нужная вещь для чабана и охотника. Матери — цейлонский чай, черный шелк на подклад к шапке, пиалы, а на базаре — листовой табак. Отцу — широкий ремень, если продают. Отец на поясницу жалуется… И еще — кольцо. Для Кызылгачы. За ценой не постоит.

Купить-то купит. А вот как ей это кольцо отдать? Вдруг не возьмет? Скажет, не надо. Еще просмеет. И вся деревня узнает, что она ему отказала. Стыд-то какой! Останется тогда Калап в дураках.

Зачем только имя ему такое дали? Калап — Хищный, Жестокий, Свирепый… Он год целый рта перед Кызылгачы открыть не смеет. Ему даже жарко стало. Шапку снял. Ах, Кызылгачы. Запала она ему в душу. За отарой ходит — о ней думает. В деревню спустится — одна мысль, как бы ее увидеть. А встретит — рот словно сенной трухой набит. Покраснеет, побледнеет и — шмыг! А если на коне, так вскачь пустит, чуть всех кур да собак не передавит.

Вообще-то видит он ее очень редко. Калап постоянно с отарой, а Кызылгачы — в деревне. Ну, приедет он когда, где ее можно встретить? В клубе, конечно. А там что? Кино, потом танцы. Калап танцевать не умеет. Сядет у печки и курит, курит весь вечер. Зачем, спрашивается, пришел?

Когда он в восьмом классе учился, на комсомольском собрании решение такое вынесли, чтобы все умели танцевать. Калап с другом своим Сюнером заявили, что это — насилие над личностью. За них девчонки взялись. Их восьмому «б» лишний балл в соревновании нужен был. Калап с Сюнером удила закусили: «Не хотим, и все!» Какого черта дурака валяли? Хотя бы немного научился. А то Кызылгачы с парнями веретеном вьется. Не девчонка — шаманка, да и только! Каблучками пол сверлит, точно стригунок, застоявшийся в пригоне.

После танцев — того хуже. Сердце Калапа сжималось от боли. Одна за другой исчезают в морозной тьме парочки. Набиваются парни Кызылгачы провожать, она всех отшивает. С подругами, говорит, пойду… Красивая девушка. Лучшая телятница в колхозе. В прошлом году десять классов окончила. Цену себе знает. Даже брючки синие, в обтяжку, глядя на которые старики отплевываются, идут ей. Никто так Калапу не нравится, как Кызалгачы. А как к ней подступиться? Как ее заарканить? И мать еще допекает: «Что же ты, сынок? Долго мне еще чай тебе подавать? Гляди, все твои ровесники свой очаг разожгли…»

Нет, кольцо все-таки надо купить. Надо. А уж как его подарить Кызылгачы, — видно будет.

…Над головой Калапа вспыхнула надпись: «Кинотеатр». Ага, тут ему на автобус садиться. Сюнер толково объяснил — не сбился с пути. Ребята, наверно, заждались. Они тоже при деньгах. Хорошие парни — Чодыр, Букабай, Каракош. Больше всех Калапу нравится Каракош. С таким не пропадешь.

Они с отарой к городу подходили, когда догнала их «Волга». Заехала в середину и остановилась. Калап видел, что машина с разгона зацепила одного валуха, и тот под колеса сковырнулся. Каракош тут же к «Волге» подскочил, давай бичом в воздухе хлопать, давай кричать:

— Эй, гражданин! Зачем барана задавил? Начальник, наверно? А колхозный скот не жалеешь, да?

За рулем был представительный мужчина в дорогой шапке и добротном пальто. Он вышел из машины, хотел что-то объяснить, но Каракош так накинулся на него, что владелец машины совсем растерялся. Калап от греха подальше отошел в сторонку. Между тем Каракош то хватался за голову, то делал страшное лицо, будто вот-вот выхватит нож из-за голенища. Мужчина не стал долго спорить, вытащил из бумажника четыре десятки и стал совать их Каракошу. Возьми, мол, только не кричи. Каракош тут же умолк. Послюнил пальцы, отделил две десятки, сунул их в карман оторопевшему мужчине. Потом подскочил к багажнику, открыл его, схватил одной рукой задавленного валуха и положил между запаской и канистрой.

— Бери! — сделал широкий жест. — Ешь. Баран жирный…

Еще бы не жирный, если колею в полшага перепрыгнуть не смог!

…Калап притоптывал сапогами. Автобуса все нет и нет. Верно Сюнер говорил, что автобусы в городе ходят, когда им вздумается. Мороз начал прихватывать ноги. Очередь собралась и распалась. Автобуса не было.

Прямо перед Калапом — широкая площадь, запорошенная снегом, сквер, а за ним высится каменное здание. Над крышей вспыхивают красные, лиловые, зеленые буквы. Он на них и внимания не обращал, мало ли реклам видел за вечер. Вгляделся. Буквы зажглись — потухли. Опять зажглись.