Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

Он тихонько склонил голову и легонько поцеловал жену в губы. Только тогда она открыла глаза, в которых сияла улыбка.

— Что-то вы сегодня раненько… — почти шёпотом сказала жена.

Улыбаясь, он кивнул и, высвободив свою левую руку, лежавшую между её ног, подложил ей под голову. И почувствовал, что давешнее беспокойство и смятение оставляют его.

— Я вчера поздно пришёл? — спросил он тоже полушёпотом.

— Да нет. Где-то в полдевятого.

Улыбнувшись, она добавила:

— Весьма подвыпивши, между прочим. И несли всякую чепуху…

— Правда? И что же я говорил?

— Бормотали, мол, чем больше человек завидует, тем лучше живёт… И так несколько раз. Уставившись в потолок. Будто там отпечатаны эти слова.

Обрисовав ему, каков он был вчера, жена приглушённо захихикала.

Ему и самому было непонятно, почему он нёс этот вздор? Нельзя сказать, что это были какие-то затаённые мысли. Скорей всего, случайно брошенная фраза пришлась по душе, вот он и повторял её без конца.

— Вот глупостей-то наговорил… — пристыжено засмеялся он.

Внезапно жена прикрыла ладонью его рот и кивнула головой на соседнюю комнату. Равномерно подрагивающая стенка, отделяющая их от соседей, донесла до их ушей громкое сопение живущих там мужа и жены.

— Что я тебе говорил! — ещё раз сконфуженно рассмеялся он, глядя сверху вниз на жену, в глазах которой притаились задорные смешинки.

— Вчера вечером опять разругались в пух и прах, соседка, рыдая, бранилась… И вправду, говорят, супругов судить, что воду топором рубить… — прошептала жена, всё так же озорно улыбаясь.

— Опять? Я уснул и ничего такого не слышал. Поди, ссорились, а она потом на машинке стучала?

— А то как же! Хоть и бранились не на шутку, соседка всё равно села строчить. Я слышала стук машинки до тех пор, пока не уснула. Заведённая она, что ли?

— Вроде, и муж у неё неплохой…

— Ну да. Если не пьёт, так очень даже скромный такой.

— Похоже, чаще всего жена первая начинает придираться. Несколько дней назад сосед мне жаловался, мол, приду домой подвыпивши, а жена начинает меня пилить, нести всякий вздор, вот и приходится её кулаком вразумлять.

— Так-то оно так, да только и соседку можно понять. Она до самой ночи без продыху шьёт, а муж эти деньги пропивает… Детей четверо, а он вместо того, чтобы зарабатывать, только и знает, что проматывает…

— Да ладно, не так уж он и часто…

— В любом случае, жена его точно заведённая! Мне кажется, я скоро сойду с ума от её стука.

Сказать по правде (ну, разве что немного преувеличивая), дребезжание швейной машинки из комнаты соседки, зарабатывающей на жизнь шитьём, продолжалось и день и ночь, будто бы издеваясь над ними. «Как полагается» — нет, не «как полагается». «По-настоящему» — нет, слово «по-настоящему» здесь тоже не подходит. Соседи «ужасно» ценили жизнь и выказывали абсолютную покорность судьбе. Иногда по вечерам, когда стук этой машинки особенно мешал их уединению, они перешёптывались, скорчившись под одеялом:

— Надо же изображать такое усердие?!

— И вправду, — хихикая, подхватывала жена. — И ведь всё равно живут внаём…

Иногда он, бывало, думал, что, обладая таким упорством, не лучше ли было бы заняться чем-нибудь другим, например, торговать на рынке, тогда и дохода было бы побольше.

— Сегодняшний номер уже продумали? — обеспокоенно спросила у него жена.

— Ещё нет…

— Ой, ну так давайте же скорей! — сказала жена, легонько отталкивая его и вытаскивая его руку из-под своей головы. — Я тихонько полежу.

Жена легла, вытянувшись на постели, закрыла глаза, потом снова их открыла и, повернув голову в его сторону, проговорила:

— Можете покурить.

Затем снова легла прямо и закрыла глаза.

Он достал брошенную сигарету и зажал во рту. Только он собрался зажечь спичку, как услышал из-за двери голос доставщика «Газета!» и то, как она шлёпнулась на землю. Жена, видно, тоже услышала и встала с постели.

Это всегда было делом жены — принести брошенную у двери газету.

— Да ладно, я сам схожу, — сказал он, вставая с постели. И внезапно почувствовал что-то похожее на стыд. Он снова улёгся и проговорил:

— Ну хорошо, принеси ты, пожалуйста.

По выражению лица жены, которая зашла в комнату с газетой в руках, он понял, что и сегодня его карикатуры не напечатали.

— Видимо, нынче каждый день слишком много статей… — осторожно сказала жена, протягивая ему газету.

— Хм-м…

Он взял газету и принялся просматривать с самого начала, преодолев свою давнюю привычку открывать ее на пятой странице, где были помещены его карикатуры. Жена переоделась и начала приготовления к завтраку. Он медленно, одну за другой, переворачивал страницы, хотя, на самом деле, не вглядывался ни в одну из статей. А когда увидел, что на пятой страничке в том месте, где должны были быть его карикатуры, расположилась статья, знакомящая с какой-то английской вокальной группой, а рядом с ней их фотография с разинутыми ртами — перед глазами у него потемнело.

Жена насыпала в ковшик рис и собралась уже было выйти, как вдруг, будто что-то вспомнив, села у него в изголовье и проговорила:

— Может, сегодня не рисовать? Ведь за это время много уже накопилось…

— Накопилось, конечно… Но надо же, чтобы по свежим событиям, поэтому придётся ещё что-то придумать… — специально с расстановкой, будто размышляя, ответил он. — Ведь зарплату дадут, если в месяц заполнить двадцать шесть, двадцать семь страничек…

Жена улыбнулась, встала и вышла из комнаты. Эта её улыбка, скорей всего, означала «ладно, вам виднее…», но почему-то на душе скребли кошки. Неторопливо затягиваясь сигаретой, он перелистывал газету, пытаясь найти сюжеты для карикатур. Как вдруг он что-то вспомнил и крикнул вслед жене:

— Свари, пожалуйста, чук [47] Сильно разваренный в воде рис, иногда с добавлением овощей, мяса, грибов или морских продуктов. Обычно корейцы едят такую кашу во время или после болезни. …

Около десяти он вышел из дома. Как и раньше, засунув под мышку конверт для документов, в который осторожно вложил еще не просохшие карикатуры. Сегодня у него тоже не было уверенности, рассмешит ли нынешняя серия читателей или нет. В общем, как и всегда.

— Прихватите с собой бумаги!

Перед уходом жена отмотала туалетной бумаги и, аккуратно сложив, вложила ему в карман. На него нахлынуло смешанное чувство умиления и благодарности к внимательной и заботливой супруге, он погладил её по щеке. Там виднелись следы от слёз: во время завтрака он, не задумываясь, раздавил большим пальцем какую-то крохотную букашку, ползущую по столу, из-за чего жена расплакалась. Если подытожить всё, что было сквозь всхлипы ею сказано запинающимся голосом, то выходило, что с ним в последнее время происходит что-то не то. Каких-то явных доказательств его странностей предъявить было сложно, но где-то в глубине души она чувствовала, что он стал другим, и этот случай, когда он так безжалостно раздавил несчастного жука, подтверждал это. Раньше бы он просто пробормотал: «Фу ты, кто это тут у нас ползёт?», попросил бы бумажки, завернул бы туда букашку и выбросил бы за дверь. Она не хотела говорить, но, глядя на то, что в последнее время он находится в какой-то растерянности, она тоже начала тревожиться и нервничать. Затем жена вытерла слёзы и с улыбкой проговорила: «Простите, что не сдержалась…»