Жозана Дюранто - Индийская красавица

Кто бы мог предвидеть, что семью так раскидает во все стороны? И что это племя, зажатое в своем провинциальном микрокосме, распространится по всему свету с такой безудержностью и таким явным вкусом к иному и непохожему?

Ощущение чужеродности, странности, которое охватило простодушную Жермену, когда она впервые переступила порог дома на улице Франклина, взбаламутив все семейство, было, однако, лишь робким предвестником всего случившегося в дальнейшем. Голова идет кругом, стоит представить себе продолжение.

Что подумала бы обо всем этом Маргерит? Одна, дочь врача, жена врача, мать многочисленного семейства, отказывается от всего, чтобы вступить, когда ей перевалило уже далеко за тридцать, в труппу антильских танцоров. Другая — бросает преподавание греческого и латыни, чтобы отдаться, как отдаются страсти, искусству театра марионеток и показывать в парижских кабаре авангардистские спектакли.

На похоронах Шарлотты была сделана попытка собрать всех представителей семьи, которых оказалось возможным найти. Попытка довольно вялая, сказать по правде, поскольку организация траурной встречи ни на кого не была специально возложена. Поэтому некоторые основные фрагменты мозаики на этом собрании отсутствовали. Присутствующие образовали разномастную и пеструю компанию, в которой блуждали воспоминанья о Шарлотте. Но у разных поколений были совершенно несовместимые представления о ней: молодая девушка, закоренелая старая дева, пожилая дама — каждое поколение хоронило свою Шарлотту.

Огромное кладбище в окрестностях Парижа выглядело заводом мертвецов. При входе на него вручали план, где чернильный крестик помечал место погребения. Без этого плана могилу невозможно было найти. Самым искренне расстроенным, гораздо сильнее всех остальных, выглядел пастор; в конечном итоге именно он и знал ее лучше всех. Родные опустили нос, слушая его речь. Униженная, принесенная в жертву, неудачница в любви, горемычная Шарлотта была вовсе не такой, какой ее считали братья, племянники и племянницы. Каждый упрекал себя за то, что пренебрегал ею, не знал ее как следует и не раз смеялся вслух над ее неисправимой наивностью.

На краю могилы все ощутили какую-то неловкость. Легкий милосердный снежок закружился над унылой равниной, с каким-то изяществом припудривая убогость этого места. Никто не догадался принести для Шарлотты хоть один цветок.

Семейство высадилось в Порт-д’Итали. Закутанная в зимние пальто группа топталась, переступая с ноги на ногу, точно стайка пингвинов.

Кто решит, что делать дальше? Так и расстаться здесь, посреди улицы? Зашли, чтобы обсудить это, в ближайшее кафе. Все с любопытством разглядывали друг друга. Старики удивлялись — как же постарели их сверстники. Молодые терялись в именах и семейных преданьях, путая между собой дядьев, выглядевших совсем не так, как им представлялось.

Все это очень напоминало давние семейные дебаты в Пуатье, когда никак не удавалось решить, куда же направить стопы — в парк Блоссак или в город. Проголосовали все-таки за то, чтобы отобедать вместе. Самые деловитые побежали звонить по телефону, что задерживаются. Семейство отогревалось. Здесь, в тепле, красные носы побледнели, а за рюмкой аперитива заблестели глаза.

Тяжелая махина стронулась с места в поисках подходящего ресторана. «Мы, — сказал кто-то, — нерешительны, точно цапля из басни». Старшие подумали о Маргерит. Наконец толпа расселась в какой-то харчевне.

В задней комнате урчала древняя печка. Разоблачились, сбросив пальто на хромоногую вешалку. Семейство внезапно похудело, помолодело. Стали рассаживаться, учтиво оказывая друг другу знаки внимания. Никто не хотел принять на себя риск занять место, которое, возможно, приглянулось другому. Предлагали поменяться: «Не хочешь ли сесть поближе к печке?» «Не хочешь ли сесть рядом со своей кузиной?» Наконец все уселись. И почувствовали, что устали.

Официант, не слишком-то вышколенный, грубо поторапливал собрание. Никто еще ничего не выбрал. Молодые возмутились. Пожилые извинились. Все сосредоточились на изучении меню. И каждый подумал об одиноко лежавшей в земле Шарлотте, которая наверняка сказала бы: «Я вообще ем очень мало», — и удовольствовалась бы каким-нибудь салатиком.

Все дымящиеся блюда источали один запах — въедливый запах застоявшегося рагу, прочно и навязчиво воцарившийся над столом. Обратили внимание на один стул между братьями покойной, так и оставшийся незанятым. Явное место Шарлотты, которая была бы счастлива присутствовать на подобном сборище. Но как собрать столько людей, если не по случаю чьей-то смерти?

Шарлотта, привыкшая жить в одиночестве, когда ей нужно было принять двух гостей, размахивалась широко, даже слишком широко. В последнюю минуту перед запланированным обедом она опять бросалась вниз, охваченная тревогой, купить что-нибудь еще. И, желая ничего не упустить из разговора, ставила на стол все разом, заранее, чтобы ни на минуту не покидать гостей. Тут был паштет, колбаса, сардины, масло, макрель под белым вином, четыре или пять разных салатов, цыпленок, три или четыре овощных блюда, большой выбор сыров, всякие кремы, пирожные, печенья, конфеты и множество фруктов. Потом она ужасно печалилась и расстраивалась, так как все почти оставалось несъеденным. Она опасалась, что предложенный обед был недостаточно хорош. Умоляла, чтобы гости, уходя, забрали с собой то, чего не съели. В момент расставания со слезами на глазах суетилась, подбирая пакетики и баночки. Нередко случалось, что от нее, чтобы доставить ей удовольствие, уходили с полными руками.

Об этом и думала семья, сидя без нее за столом, посвященным ей.

О холоде, царившем снаружи, быстро позабыли. Так же как и о смрадном запахе рагу, поскольку, окунувшись в него, каждый сам им пропитался. Всех мучила жажда. Вино, не тонкое, но крепкое, бодрило. Послышались язвительные замечания. Посмеялись над дядей, обратившимся в католичество и прославившимся своим запоздалым ханжеством, паломничествами и участием в религиозных процессиях. Специалистка по антильским танцам бросала огненные взгляды своей ненавистной свекрови. Но все довольно беззлобно. В этом собрании, державшемся на ниточке, никто не был настроен чересчур свирепо. Среди самых юных пробуждались взаимные симпатии, завязывались свои разговоры. Вынимались адресные книжки и самописки. Обменивались телефонами. Назначали свиданья. Короче, прощали друг другу кровное родство. Ни Шарлотта, ни Маргерит не отнеслись бы неодобрительно к этим свиданьям и этим планам.

По выходе семейство было едва ли не удивлено тем, что оказалось в этом окраинном районе, непривычном для всех. Небо по-прежнему набухало снегом, начинала спускаться первая ночь погребенной Шарлотты.