Жозана Дюранто - Индийская красавица

После жары и гула этого долгого обеда самые старые вдруг почувствовали, что очень устали, а самые юные, что их терпение истощилось. Расстались без особых колебаний.

Некоторым пришло в голову, что ближайшая совместная трапеза детей Маргерит состоится, вероятно, по случаю очередных похорон. Они задумались — безрезультатно и мимолетно — о том, кому же из них выпадет на ней отсутствовать.

Уже давно меня мучил один простой вопрос — я ничего, или почти ничего, не знала об отце Франка, Шарлотты, Жана, Эмиля, Элен и Рене. Имя у него было то же, что и у моего отца, — я как-то наткнулась на книгу, полученную им в награду, когда он был школьником, — книгу великолепную и оказавшуюся мне очень полезной. Это был однотомник Расина, включавший и его переписку, малоизвестную и представляющую большой интерес. На форзаце я увидела лиловую подпись моего одиннадцатилетнего деда. Тощие сведения. В старом семейном альбоме его фотографии вовсе не попадались. Он умер. Но когда? И как он жил?

Никто и никогда не вспоминал его. Дети Маргерит были так привязаны к своему детству и своей матери — какая же серьезная причина заставляла их хранить молчание об этом несчастном?

Я задавалась вопросом, каким же характером должен был обладать этот человек, осмелившийся заключить в свои объятия и усмирить неистовую Маргерит. Зная ее строгость и в то же время необузданность, мне случалось, думая о ней, представлять ее себе страстно влюбленной, почти обезумевшей от любви. Ее дикий пуританизм заставлял меня воображать чувство устрашающей силы, уходящее корнями в неисповедимые глубины.

Действительно, никак невозможно было себе представить Маргерит покорно принявшей узы заурядного супружества и уныло влачащей долгие годы брака, превратившегося в привычку. Мужчина, от которого она родила шестерых детей, не мог не быть обожаем. Даже само ее молчание, молчание нерушимое, свидетельствовало, как мне казалось, о какой-то внутренней силе воспоминаний, жестоко удерживаемых в себе. Какая драма, какая тайна или какая глубочайшая несовместимость лежала в основе этого отречения матери и детей?

Потому что никто и никогда не пожелал ответить на мои осторожные вопросы. У бабушки я бы даже не осмелилась спросить. Но мой отец, моя тетка и дяди с откровенной досадой на лице встречали мои робкие проявления любопытства. «О нем нечего сказать», — ответил мне отец. Это был явный отказ.

Натолкнулась я и еще на одну подпись таинственного деда, на этот раз тридцатилетнего. Он приобрел дом и участок неподалеку от Индийской Красавицы, — мне в руки попалась купчая.

Как-то отец, вспоминая о радостях своего детства, обмолвился, между прочим, что иногда отец разрешал ему править лошадью, и он очень гордился тем, что везет всю семью, сидевшую в повозке.

Что стало с повозкой? И что стало с лошадью? И с домом? И с полем? И с этим лесом Лузи, к которому, казалось, были так привязаны все дети? «Продали», — скупо (но сурово) сказал отец.

Я не могла поверить, что Маргерит, самая бескорыстная из женщин, злопамятно отвергла деда за то, что тот неумело хозяйничал или дурно распорядился своим небольшим состоянием. Она исповедовала крайнее презрение к такого рода вещам, никогда не завидовала чужому богатству и не испытывала даже потребности в самом элементарном комфорте.

Не без колебаний я отказалась от попыток что-либо понять. Может, и лучше было не знать тайны Маргерит. Бросил ли ее непостоянный супруг? Это великое и заурядное унижение так не вязалось с ее образом, что мне совершенно не удавалось представить себе эту победительную женщину покинутой женой.

Разгадка пришла, когда я меньше всего ее ожидала.

На нашей чрезвычайной семейной ассамблее в день похорон Шарлотты я встретила, очень этому обрадовавшись, свою кузину Клер, которую видела в последний раз, когда та была еще почти ребенком. Я предложила ей пообедать вместе. Она рассказала мне свою жизнь, отдельные эпизоды которой доходили до меня в весьма разукрашенном семейными слухами виде; не сомневаюсь, что и она тоже получала кое-какие сведения обо мне, преображенные фантазией промежуточных звеньев. Обе мы были растроганы встречей — далеко разведенные жизнью, но испившие из одного источника, вскормленные одними и теми же преданьями, знавшие назубок одни и те же давние истории. Фантомы улицы Франклина реяли вокруг нас.

Уж не знает ли она случайно чего-нибудь о нашем деде, исчезнувшем так рано? Против всех ожиданий Клер расхохоталась. Да, у нее был ключ к загадке, которого я так жадно доискивалась. Она сейчас мне все расскажет, не заставит себя долго просить.

Муж Маргерит и вправду не составил себе состояния; более того, он быстро пустил по ветру полученное им скромное наследство. Но все дело было в страстном увлечении. Страстном увлечении скрипкой. Франк и Жан унаследовали дар от отца. Этот последний, пренебрегая своими обязанностями землевладельца, день-деньской играл на скрипке, играл с утра до вечера. Разорясь дотла, он стал зарабатывать на хлеб этой игрой, переходя из деревни в деревню, отбивая такт ногой по дощатому полу сельских танцулек. Муж Маргерит был деревенским скрипачом.

Могла ли я ждать подобного открытия? Оно тотчас погрузило меня в мир грез. Протестантская жесткость учительницы, вероятно, еще более ужесточалась желанием противоборствовать ради себя и ради детей фантазиям бродячего музыканта. Какую же суровость, какой аскетизм выдвинула она в противовес благодушному веселью непрерывных празднеств! Маргерит, вероятно, ненавидела эти мирские забавы, неистово презирала эти крестьянские увеселения. И как же она, очевидно, была влюблена в своего деревенского музыканта! Стерпела ли бы она иначе подобный образ жизни, противный ее убеждениям и ее вкусам?.. Мне казалось, я поняла наконец, почему она жестоко воевала с любовью — ведь любовь так исподтишка и так беспощадно распорядилась ее собственной судьбой. Она наверняка не прощала себе, что не смогла, как ни старалась, одолеть пылкой привязанности к своему дражайшему музыканту и хотела защитить дочерей от их собственной слабости, убить в них с детства несносную женскую чувствительность, разнеживающие мечты о счастье и любви, которых сама не сумела избежать.

Я воображала также, что явное предпочтение, отдаваемое ею Франку, старшему из сыновей, было признанием в неизменной затаенной нежности к его отцу, на которого он, как говорят, был очень похож.

Я узнала, что Маргерит всячески пыталась заставить скрипача бросить смычок и вернуться к плугу. Тщетно. Ее воля разбивалась о непоколебимое упрямство. Непрерывными сценами, скандалами, драмами она побудила его только оставить семью. Он ушел, держа в руке свой футляр со скрипкой. Какова была его дальнейшая судьба? Но тут сведенья Клер обрывались.