Эрих Кош - Избранное

— Джина! — крикнул Дракче. — А ну, Джина, давай!

Танцоры в середине круга отступили друг от друга и, трепеща в экстазе с ног до головы, продолжали бешеную пляску тел, меж тем как Джина, заняв освободившееся место, рывком спустила к бедрам платье вместе с лифчиком и обнажила свое загорелое тело мулатки.

Барабан отбивал тревожный ритм. Музыканты пронзительно улюлюкнули. Видимо, это был отработанный номер.

— Поддай! — визгливо выкрикнул доброволец из публики. — Поддай!

Но Джину не надо было подхлестывать — крутя бедрами и грудью, она ускользала от настигавшего ее своими поцелуями танцора, который ходил вокруг нее на коленях. Музыки не было. Слышался только барабан, выколачивавший неистовую дробь, как перед казнью или смертельным трюком на цирковой трапеции, в то время как она, прикрыв глаза и расставив колени, бешено вращала животом и грудью в исступлении танца. Вдруг она остановилась, огляделась, словно очнувшись от сна, и одним движением подняла на место платье.

— Пошли! Довольно! — схватила его за руку и потащила к столу. — Кончено!

К ним подскочила истерическая блондинка и повисла на нем, обхватив за шею руками и пытаясь найти его губы.

— У-у-у-у! — бормотала она, запуская пальцы в его волосы. — Обожаю седину-у-у.

Ему с трудом удалось от нее освободиться. Тогда она принялась раздеваться, но ее вовремя остановили, словно на распорки пугала, водворив платье на худые ключицы. Блондинка всхлипывала, клонясь в пьяной икоте к столу.

Они выехали из Новиграда одними из последних, рестораны и улицы были уже пусты, и, по его расчету, близился рассвет.

— Золото мое! — сказала она, когда они подъехали к дому, полными и влажными губами закрывая его рот поцелуем. Борясь за воздух, он еще уловил что-то похожее на ее приглушенный стон.

Нетвердым шагом, натыкаясь на ограду, спускался он крутой тропой и, не удержавшись, съехал с трех последних ступенек, выводивших на пляж; по счастью, он не очень ободрался. У источника подставил голову под холодную струю и так, с ручейками воды, стекавшей с волос по лицу, доплелся до дому и поднялся к себе.

Его разбудила Стана — ему надлежало немедленно явиться к Капитану. Его разыскивает милиция.

— Вчера вы вернулись поздно, — укоризненно заметила она. — И я побоялась вас рано будить.

Из всех окон, провожая его взглядами, высовывались любопытные. На берегу не было ни души. Только дети выскользнули из домов, но и они держались калиток.

Милиция ждала его у Капитана во дворе. Было их двое. Представительные, полнотелые, в расстегнутых воротничках — жара успела овладеть уже и тенью. Они сидели за столом, и, судя по стопкам и тарелкам, не теряли времени даром, сейчас они собирались пить кофе. Его встретили хмуро, как незваного гостя.

— Значит, вы и есть тот самый?

— Что значит тот самый?

— Приезжий!

— Да, я действительно приехал из Белграда.

— Ваше имя?

Он назвался.

— Удостоверение личности!

Оба долго и внимательно изучали его документы, положив перед собой на стол.

— С какой целью находитесь здесь? Имеется ли у вас прописка?

Это был настоящий допрос. Допрос преступника, которому не предлагали занять место за тем столом, за которым сидели они. Не сделал этого и Капитан, расположившийся рядом с ними на правах третьего члена следственной комиссии.

— Почему сразу не явились на вызов? Знаете ли вы, что неявка по вызову властей карается со всей строгостью закона?

Старший по чину стукал стопкой по столу, сам себе отбивая такт. Второй записывал ответы, неуверенно водя по бумаге явно малограмотной рукой. Выпив кофе, они закурили.

— Что вам известно о телесных повреждениях, нанесенных здешним жителем Филиппом Марковым Водоваром тупым предметом своей венчанной жене Маре Водовар, урожденной Ивович, и обнаруженных на виске и на теле пострадавшей в виде кровоподтеков и синяков, каковые с учетом возраста вышеназванной гражданки представляют собой серьезную угрозу для ее здоровья и караются по параграфу такому-то и такому-то уголовного кодекса?

Они решили, черт возьми, впутать его в местные дрязги. Ни за что ни про что поссорить с одними, противопоставить другим, лишить покоя и окончательно погубить его отдых.

Все попытки отделаться от свидетельства ни к чему не привели. Милицию не убедили ни его ссылки на то, что, как человека приезжего, его не касаются местные междоусобицы и распри и вообще он мало кого знает на селе, а законный отдых не имеет права нарушать даже милиция. Однако они остались непреклонными, более того, указали ему на статьи, обязывающие граждан давать по требованию властей свидетельские показания, и он вынужден был признаться, что видел бабку Мару лежащей на капитанском дворе с телесным повреждением на виске, происхождение коего он утверждать не берется, ибо оно могло быть равно как следствием удара, так и падения. Не может он также ничего сказать и о синяках на теле пострадавшей, так как он бабку Мару обследованию не подвергал; еще меньше может он сказать о взаимоотношениях данной супружеской четы, про которые ему ровно ничего не известно. Это, собственно, все, что он имеет сообщить.

— Вот видите, что-то вы знаете! — заметил старший по чину. — Могли бы и сами рассказать. Без нашего нажима.

— Это ему не с руки: он с обвиняемым приятель. Он к нему часто заглядывает, пьет у него кофе, слушает заграничные станции, — не сморгнув, подсыпал соли Капитан, глядя приезжему прямо в глаза.

Его отпустили, но через полчаса вызвали снова. Теперь милиция переместилась в соседний двор и сидела за круглым каменным столом дядьки Филиппа. Вместо Капитана на этот раз с ними был бывший делопроизводитель — в черной паре, в белой рубашке при галстуке и с соломенной шляпой на коленях, он примостился сбоку. Кофе, ракия и холодная вода выстроились и здесь перед милицией, но к ним, похоже, никто не притронулся.

— Призываем вас в качестве свидетеля по делу, возбуждаемому Марой Водовар, урожденной Ивович, против Филиппа Водовара, бывшего общинного делопроизводителя, в соответствии с положением закона и учитывая ответственность, налагаемую за дачу неправильных показаний, чистосердечно рассказать все известное вам относительно того, как вышеупомянутая Мара Водовар в указанный день пила ракию и в пьяном виде оскорбляла своего мужа Филиппа Водовара, сына Маркова, подстрекаемая к этому соседом, Стеваном Ивовичем, по прозванию Капитан, так же как и прочими деревенскими женщинами.

Размягченные жарой, милиционеры были менее официальны и непреклонны. Они окончательно запутались в клубке взаимных обвинений и разноречивых показаний, и теперь им хотелось поскорее попасть обратно и Новиград и вздремнуть в прохладе своих канцелярий.