Эрих Кош - Избранное

— Понимаю.

— Нет, это еще не все! Бракоразводный процесс длится уже давно. Я не могла больше оставаться с ним под одной крышей, а деться было некуда, разве что уехать сюда, к родным. Помимо всего прочего, здесь, в Новиграде, есть детский санаторий. В Белграде врачи советовали мне обратиться сюда, хотя и не верили в успех. Но я все-таки надеялась. Я думала, что, если устрою ее в санаторий, это будет хотя бы временное решение проблемы, пока я что-нибудь соображу. Я была с ней в Новиграде до приезда сюда и потом еще возила ее, последний раз, когда на пляж опоздала. Ее снова обследовали и окончательно отказались принять, заявив мне без обиняков, что никакой надежды на улучшение нет — это должно было быть ясно и белградским врачам — и что везти ее к ним не имело никакого смысла.

Они подошли к гостинице и снова оказались в свете фонаря. Стол и стулья, покинутые посетителями, были отданы в аренду оседавшей на них на ночь росе.

— Мы думали, она перенесла детский паралич, и надеялись на улучшение. Все оказалось гораздо хуже и безнадежней самых страшных предположений, которые мы долго гнали от себя и в которые долго не хотели поверить!

Она нагнулась к коляске и откинула занавеску. У ребенка была ненормально большая срезанная голова идиота и темная, синюшная кожа.

Джина опустила занавеску и уткнулась головой в его плечо.

— Днем я с ней стыжусь показываться. Ни на море, ни на солнце ее не вывожу. Только ночью вот так, когда не видно, и занавеской еще от любопытных закрываю.

Утром, встав с постели и выглянув в окно, он увидел ее на берегу. Волосы ее трепал ветер, юбка обвивала стройные ноги.

Старый Тома уже вышел в море за своими сетями — лодки его не было на причале. Капитанский баркас рассыхался, оставленный хозяином после прошедшей бури под солнцем. Даже собаки еще не выходили со дворов. Только вода в источнике мерно журчала, лепеча своей струей.

Они отправились к самому дальнему заливу. Она несла виноград, персики, еду и питье на целый день. Они то пускались наперегонки, то плелись по песку ленивым шагом, то заходили в море, барахтались и брызгали друг в друга водой.

А потом, неподвижные, лежали на солнце. Он был готов отдаться ей во власть и все забыть.

— Я счастлива! — проговорила она, склонив голову к его плечу. Он лежал с закрытыми глазами в сонном забытьи. — Мне давно не было так хорошо. Лежи, лежи спокойно; не надо мне отвечать. Просто у меня потребность высказаться. Знаешь, — сказала она, — когда ты будешь уезжать, я поеду с тобой. Я так ночью решила… Малышку оставлю здесь на бабку и Миле. Говорят, завтра он выходит из больницы. Ничего ему не сделалось, только нос перебил да ухо порвал. Бабка все равно с места не может тронуться, а теперь и Миле, такого изукрашенного, меньше будет на сторону тянуть… Мы с тобой переберемся в Новиград. Поживем там дня два, пока машину починят, а потом можно кругом через горы. Я той дорогой ездила когда-то. Там в стороне есть старый заброшенный монастырь. Мы обязательно остановимся в этом монастыре и переночуем по отдельности в старой монастырской гостинице. И может быть, ночью, когда все утихнет, я неслышно приду в твою келью… В Белграде поедем прямо ко мне. Муж написал, что пока уступает мне квартиру; он получил ангажемент и надолго уехал за границу, да и тебе, насколько я знаю, некуда деться.

— С чего ты взяла?

— Мне кажется, ты в ссоре с женой.

— Почему ты так думаешь?

— Мне Миле сказал.

— Миле? А ему откуда это известно?

— Не знаю. Может, он читал твои письма. Они приходили и уходили через его руки.

— Что он еще тебе сказал?

— Ничего особенного. Что ты накануне развода, что у тебя взрослая дочь, уже замужем, что ты недавно вернулся из-за границы, что, судя по всему, ты профессор университета или что-то в этом роде и вполне состоятельный человек. Вот примерно и все, что сам он понял и что мог мне пересказать.

— Когда же он это тебе рассказывал?

— Ах, давно. Кое-что сразу, как я приехала, кое-что потом, когда я спрашивала. А что, разве пора идти? Который теперь час? — забеспокоилась она, увидев, что он полез за часами, спрятанными в сандалии. — Мне кажется, мы только что пришли.

— Не надо было так задерживаться по дороге. Сейчас уже больше двенадцати, а обратно идти целый час.

Поднялись. Она застегивала босоножку, опираясь на его плечо.

— Я что-нибудь не так сказала? — спросила она.

— Нет, почему!

— У меня такое впечатление, что ты как-то сразу сник.

— Бывает. Придет что-нибудь на ум и не отпускает.

Узкой тропой пробирались они один за другим через лес; он шел впереди, придерживая ветки. Разговаривать они не могли. Итак, ей известно было его имя, звание и, вероятно, еще многое другое уже в тот день, когда он впервые увидел ее на пляже у села и считал, что они незнакомы. Выходит, и здесь, в то время, как он чувствовал себя свободным и раскованным, вдали от любопытных глаз, он находился под неусыпным контролем, наблюдением и надзором. Он сам себе напоминал подпольщика, что, пробираясь неузнаваемо переодетым к месту тайной явки закоулками маленького городка, мнит себя надежно законспирированным, в наивном заблуждении не ведая того, что о прибытии его в городке знает любой ребенок, а горожане из-за занавесок пристально следят за каждым его шагом.

Они дошли до места, где обыкновенно расставались: он спускался вниз, в село, она поднималась к дороге.

— Что ты будешь делать днем?

— Не знаю. Посплю, потом почитаю. Что-нибудь в этом роде.

— А вечером? Не хочешь зайти за мной, пройтись, как тогда?

— Не думаю, не уверен. Если покончу с деловыми письмами, которые я все откладываю.

Она не сдавалась. Прощаясь, притянула к себе, обвила его шею руками и, показавшись вдруг ему слишком тяжелой и полной, словно кляпом, залепила ему рот влажным, удушающим поцелуем. У него перехватило дыхание, и, едва высвободившись из ее объятий, он жадно глотнул воздуха.

— Милый! — сказала она. — Нам будет так хорошо вместе. Из нас выйдет чудесная, чудесная пара.

В комнате на столике его дожидалось заказное письмо. Сельская гостиница была все еще закрыта, и почтальон Гайо принес письмо Стане, пока он был на море. Прежде всего он вытащил чемодан из-под кровати и сложил в него большую часть вещей. Кое-что из оставшейся одежды, бритвенный прибор, пижаму и другие необходимые мелочи он упакует в последний момент, перед самым отъездом. Потом, одетый, вытянулся на кровати и только тогда взялся за письмо. На нем был хороню знакомый ему штемпель института. Он закурил сигарету, вскрыл конверт и принялся читать. Письмо было кратким. Ему сообщали, что, принимая во внимание их многолетнее сотрудничество и ввиду неожиданно открывшихся перспектив, институт может предложить ему заключение договора об обеспечении его двухлетней стипендией в стране и за границей и дополнительными средствами на дорожные издержки, обязуя в свою очередь его не позднее года по истечении настоящего договора представить статью для готовящегося академическим изданием труда по эстетике и истории искусства под названием «Общее введение в искусство» произвольного объема (но не менее, однако, трехсот страниц, не считая иллюстраций).