Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

Труд «De Re Coquinaria», конечно, был самым древним в ее библиотеке. Ее коллекция отражала изменения кулинарных вкусов со сменой веков и эпох, а замыкала эту вереницу рукописная копия «Маргариду: дневник овернской кухарки» 1907 года с классическим рецептом французского лукового супа, написанным простой деревенской женщиной.

Именно этот строгий академический подход к кулинарии и сделал мадам Маллори царицей шеф-поваров, мастером технологии приготовления пищи, вызывавшим такое восхищение ведущих поваров Франции. Ее репутация в кругах знатоков и подсказала однажды национальному телевидению пригласить Маллори в Париж для того, чтобы взять у нее интервью.

Люмьер – довольно провинциальный городок, поэтому неудивительно, что дебют мадам Маллори на телевидении стал там таким значительным событием. Жители всей долины настроили свои телевизоры на третий канал, чтобы послушать, как их мадам Маллори будет вещать о кулинарии. Пока селяне потягивали вино в люмьерских барах или у себя дома, Маллори на их мерцающих голубых экранах объясняла, как во время франко-прусской войны в XIX веке парижане, голодавшие во время долгой осады, ели собак, кошек и крыс. В студии все ахнули от удивления, когда мадам Маллори рассказала, что в издании классической гастрономической энциклопедии «Ларусс гастрономик» 1871 года рекомендовалось свежевать и потрошить крыс, пойманных в погребах, где хранилось вино, – эти крысы были гораздо вкуснее. Далее книга советовала (как надменно пояснила зрителям мадам Маллори) натереть такую крысу оливковым маслом с измельченным луком-шалот, а потом жарить ее над огнем, используя доски от разломанных винных бочек, и подавать с соусом бордолез, но, конечно же, по рецепту Курнонского [12]. В общем, вы можете себе представить эффект. Мадам Маллори немедленно стала знаменитостью в масштабе страны, а не только своего крошечного Люмьера.

Всем этим я хочу сказать, что Маллори никогда не полагалась на семейные связи, но добилась высокого положения среди шеф-поваров Франции самостоятельно. Она также весьма серьезно относилась к обязанностям, которые налагало на нее это положение, без устали направляя в газеты письма, когда требовалось, например, защитить французские кулинарные традиции от вмешательства бюрократов Европейского союза, заседавших в Брюсселе и с таким рвением пытавшихся насадить повсюду свои дурацкие стандарты. В особенности восхищение тех, чье мнение в стране что-то значило, вызвал ее cri du coeur [13]в защиту французского способа забоя скота, напечатанный в радикальной брошюре «Да здравствует французское колбасное дело!».

Поэтому стены в комнате мадам Маллори, не занятые стеллажами с ее бесценной коллекцией, были сплошь завешаны дипломами в рамочках и благодарственными письмами от Валери Жискара Д’Эстена, барона Ротшильда и Бернара Арно. Все убранство ее квартиры свидетельствовало о жизни долгой и полной значительных достижений. Там было и письмо из дворца на Елисейских Полях, присланное мадам Маллори по случаю вручения ей ордена Искусств и изящной словесности.

Но был, однако, на плотно завешанных стенах ее комнаты и крохотный незанятый пятачок, как раз над ее любимым красным кожаным креслом. В этом углу Маллори повесила свои самые ценные трофеи – две вырезки из «Монд» в золотых рамках. Левая вырезка объявляла о присвоении отелю мадам Маллори первой звезды «Мишлен» в мае 1979 года. Правая статья, датированная мартом 1986 года, возвещала о присвоении ей второй звезды. Пустое место Маллори оставила для третьей статьи, которая так и не появилась.

Тут я вновь возвращаюсь к своему повествованию. За день до нашего прибытия в Люмьер мадам Маллори исполнилось шестьдесят пять лет. В тот вечер ее верный управляющий, мсье Анри Леблан, собрал на кухне весь персонал «Плакучей ивы», чтобы вручить виновнице торжества торт и спеть ей поздравительную песенку.

Маллори была в ярости. Она резко заявила, что праздновать нечего и вообще – хватит тратить попусту ее время. Прежде чем присутствующие поняли, что происходит, она уже топала по темной деревянной лестнице к себе в мансарду.

В ту ночь, проходя через гостиную по дороге в спальню, мадам Маллори опять увидела пустое место на стене и ощутила, как у нее в душе образовалась такая же пустота. С этой болью она вошла в спальню, села на кровать и невольно ахнула – такая страшная мысль поразила ее.

Третьей звезды у нее не будет никогда.

Маллори не могла пошевелиться. Наконец она медленно разделась в темноте; жесткий корсет соскользнул с ее тела, как кожица с авокадо. Она накинула ночную рубашку и прошла в ванную, чтобы свершить обычный ритуал на сон грядущий. Она яростно чистила зубы, полоскала горло и втирала в кожу лица крем от морщин.

Из зеркала на нее глядело лицо старухи. Электрические часы в спальне, громко щелкая перекидными циферками своего табло, отсчитывали минуту за минутой.

И вдруг к ней пришло понимание факта настолько очевидного, чудовищного и уродливого, что она зажмурилась и зажала себе рот рукой. Но деваться от него было некуда. Она – неудачница.

Никогда она не поднимется выше. Никогда ей не войти в пантеон шеф-поваров, удостоенных трех звезд. Впереди у нее только смерть.

Той ночью мадам Маллори не могла уснуть. Она бродила по своей мансарде, ломала пальцы, горько жаловалась самой себе вполголоса на то, как несправедлива жизнь. За окном носились ловившие мелких насекомых летучие мыши, одинокая собака на другой стороне церковного кладбища тоскливо выла, и все эти существа как будто озвучивали своими голосами ее немую муку и одиночество. Наконец, уже под утро, не в силах далее выносить эту боль, мадам Маллори сделала то, чего не делала уже много-много лет. Она встала на колени. И принялась молиться.

– Зачем… – шептала она, поднеся к губам судорожно сцепленные руки. – Зачем мне жить?

Тишина. Ответа не было. Вскоре она в изнеможении залезла в постель и погрузилась под сбитым одеялом в какое-то подобие сна.

На следующий день завтрака в «Плакучей иве» не подавали, и утомленная бессонной ночью мадам Маллори позволила себе остаться в постели подольше, что было для нее нетипично. Она подумала, что ее разбудило воркование голубя на подоконнике. Но голубь улетел, и она наконец расслышала вопли, незнакомые голоса и звук мотора. Маллори встала с постели и подошла к окну. И увидела нас, ободранных индийских детишек, вывешивающихся из окон и башенок особняка Дюфура.

Она не могла толком понять, что происходит. Что она видела? Фыркающий «мерседес». Желтые и розовые сари. Тонну потрепанного багажа и коробок, сложенных штабелем в мощеном дворике. Мамин серый сторвелский шкаф, все еще привязанный к багажнику последней машины.