Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

– Гассан – девчонка, Гассан – девчонка!

– Если вы, негодники, не прекратите дразнить вашего брата, – крикнул папа, – будете спать сегодня в гараже!

Вбежала тетя.

– Всё! Всё! Все столики заказаны.

Папа обнял меня за плечи своими огромными лапами и повернул лицом к себе. Глаза его горели.

– Не посрами нас, Гассан, – сказал он дрожащим голосом. – Помни, ты Хаджи!

– Да, папа.

Все мы, конечно, думали о маме. Но переживать было некогда, и я тут же повернулся обратно к сковороде, чтобы обжарить лисички с ванильными стручками.

Тем временем в «Плакучей иве» мадам Маллори стояла у своего безупречного стального кухонного стола и осматривала закуски: карпаччо из щуки и фрикасе из пресноводных устриц. У нее за спиной работники молча, умело готовили еду на вечер. Стучали ножи, шипело мясо под грилем, было слышно, как повара брякают металлом и постоянно кружат по кухне, постукивая сабо по плиточному полу.

Маллори допускала в обеденный зал только блюда, непосредственно одобренные ею. И вот она проверяла, действительно ли горячи стоявшие перед ней устрицы, касаясь их костяшкой пальца. Она обмакнула ложечку в соус-винегрет для карпаччо с трюфелем и спаржей. Не слишком соленый, не слишком острый. Она кивнула в знак одобрения, смочила кухонное полотенце в стоявшей рядом миске с водой и вытерла кончики пальцев, а затем стерла брызги соуса с краев тарелки.

– Забирайте! Шестой столик.

Маллори любила, чтоб все было ясно, понятно и под контролем. Официант стоял перед доской, на которой был нарисован план обеденного зала, и помечал птичкой квадратик, обозначавший первое блюдо, у шестого столика. Эта доска позволяла Маллори в любой момент, бросив один лишь взгляд, точно знать, до какого блюда дошел посетитель, сидевший за конкретным столиком.

– Скорее, устрицы стынут.

– Да, мадам.

Официант обошел стол с другой стороны, переставил тарелки на застеленный льняной салфеткой поднос, прикрыл исходившие паром устрицы серебряным куполом, присел, поднял поднос и одним грациозным движением скользнул в обеденный зал.

Мадам Маллори насадила на шпильку заказ для шестого столика и взглянула на свои золотые часы.

– Жан Пьер, – возвысила она голос, перекрывая шум на кухне. – Принимай: два заказа на утку. Одиннадцатый столик.

Маллори распустила завязки своего фартука, осмотрела в зеркале прическу и вышла в зал. Граф де Нанси Сельер, как обычно, сидел за столиком в эркере. Этот гурман-банкир ежегодно на две недели приезжал в Люмьер из Парижа. Хороший клиент. Всегда останавливался в девятом номере и столовался только в «Плакучей иве». Мадам Маллори преодолела свою нелюдимость и, когда он оторвался от меню, приветствовала его тепло и искренне.

У Маллори тут же возникло ощущение, что аристократ был задумчивее обычного, наверное, озабочен кризисом среднего возраста – как правило, он приезжал в «Плакучую иву» с женщиной гораздо моложе его, а в этом году гурман прибыл один.

Рядом со столиком графа висела любимая картина мадам Маллори, пейзаж XIX века, написанный маслом и изображавший марсельский рыбный рынок, и она незаметно поправила ее, так как предыдущий посетитель, садясь, слегка задел раму. Как из-под земли рядом с мадам появился мальчик в форме с золотыми пуговицами, в хлопковых перчатках, держа корзину домашнего хлеба на плече.

– Новинка: со шпинатом и морковью, из твердых сортов пшеницы, – пояснила Маллори, указывая серебряными щипцами на двуцветную булочку из двух сортов теста. – Сладковатые, особенно хороши будут с сегодняшним террином из фуа-гра с белым трюфелем и желе из портвейна.

– Ах, мадам, – отозвался шутливо граф де Нанси. – Перед каким жестоким выбором вы меня ставите.

Маллори пожелала ему приятного аппетита и пошла дальше, кивая знакомым посетителям, поправляя стоявшие на столиках орхидеи. На несколько секунд она остановилась, чтобы яростным шепотом отчитать сомелье. Его рукав был забрызган вином, и мадам приказала сменить униформу.

– Немедленно! – прошипела она. – Вы должны были сделать это без напоминания.

У стойки при входе мсье Леблан и его помощница Софи принимали пальто у посетителей, прибывших отдохнуть из Парижа. Маллори подождала в стороне, пока Леблан освободится.

– Ну, пойдем покончим с этим, – сказала она. – А вы, Софи, убавьте немного Сати. Громковато. Музыка должна быть едва слышна, она должна только создавать атмосферу.

Ночь была темна, как boudin noir – кровяная колбаса, – а звезды казались мне комочками жира в ней. Совы ухали в ветвях лип и каштанов; стволы берез сияли в лунном свете, как серебряные колонны.

Но на нашей улице было шумно. Из окон особняка Дюфура лился яркий свет, прибывавшие посетители оживленно болтали друг с другом, а ночной воздух был напоен уютно пахнувшим дымом березовых дров.

Ресторан был уже наполовину полон. Улицу запрудили машины со всего района. Мадам Маллори и мсье Леблан в чернильной тьме пересекли разделявшую наши рестораны улицу и теперь ожидали своей очереди зайти, сразу за мсье Итеном и его семьей из шести человек.

Из двери также лился яркий свет. Вдруг его заслонил массивный силуэт отца. Его телеса были втиснуты в курту из шелка-сырца, грудь с волосатыми сосками некрасиво прорисовывалась сквозь блестящую золотистую ткань.

– Добрый вечер, – громогласно прогудел он. – Добро пожаловать, мсье Итен. И все семейство с вами! Боже, мадам Итен, какие у вас парни – все красавцы. Давайте, разбойники, заходите. У нас есть для вас прекрасный столик с видом на сад. Моя сестра вас проводит.

Папа пропустил их и снова выступил вперед, всматриваясь в тускло освещенные фигуры на ступенях.

– А-а, – наконец произнес папа, узнав мадам Маллори и мсье Леблана. – Наши соседи. Добрый вечер, добрый вечер. Прошу.

Не говоря больше ни слова, папа развернулся и медленно пошел в своих белых тапочках через обеденный зал.

– Все столики заказаны! – крикнул он, перекрывая гул, стоявший в ресторане.

Они шли мимо пластмассовых розочек, плакатов с рекламой «Эр Индия», трубящего слона – и Маллори опасливо куталась поплотнее в свою шаль.

Папа небрежно положил две пластиковые папки с меню на столик, накрытый на двоих. Из висевших сверху динамиков выли на урду Суреш Вадкар и Харихаран, и стены заметно завибрировали, когда саранги и табла [18]разразились особенно страстной музыкальной тирадой.

– Прекрасный столик! – проорал папа, перекрикивая музыку.

Мсье Леблан быстро предложил мадам Маллори стул, надеясь предупредить какую-нибудь колкость с ее стороны.

– Да, мсье Хаджи, – сказал он. – Большое спасибо. Поздравляем вас с открытием и желаем всяческих успехов.

– Спасибо, спасибо. Добро пожаловать! Зейнаб! – вдруг рявкнул папа.