Манес Шпербер - Как слеза в океане

Никто — ни одна душа — не знал, где и под каким именем он живет. Таково было условие, которое он поставил заграничному руководству партии и ГПУ.

В иностранных газетах часто сообщали о его выступлениях, в журналах помещали даже фото: «Герберт Зённеке вместе с делегацией рабочих в Магнитогорске» или что-то в этом роде. Гестапо тоже какое-то время верило этому, но потом раскрыло уловку и пустило по его следу лучших агентов. След они иногда находили то в Берлине, то в Штутгарте, то в Бреслау, то в Гельзенкирхене, но его самого — никогда. Когда Герта Зённеке обратилась за паспортами для обоих сыновей, ей выдали их только потому, что надеялись: Зённеке не отпустит детей, не повидав их. Однако самое строжайшее наблюдение за ними не дало никаких результатов.

И даже когда — очень редко — удавалось «расколоть» кого-то из арестованных, о Зённеке никто не мог ничего сказать. И преследователи постепенно пришли к выводу, что в этом случае следует применять другие методы. Такая дичь требовала особых охотников.

Иногда ему казалось, что последние десять лет были временем, уныло и бестолково потраченным впустую. Жизнь, которую он вел теперь, была трудна, но у нее был смысл, поэтому жилось ему почти легко. Тяжело и горько становилось ему, когда он читал то, что писали там, за границей, или когда узнавал о разгроме части организации, и без того державшейся с трудом. Но все это переносилось легче, чем один день в эмиграции, чем встреча там с руководством партии.

Никто из них, живших за границей, не знал, что происходит в стране, — то ли потому, что не могли вообразить себе такого, то ли потому, что не смогли бы жить, как жили, если бы это знали.

— Когда вы пишете материалы для наших, лучше все-таки помнить, что чтение этих материалов может стоить людям головы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, только не стоит рисковать даже мизинцем одного-единственного коммуниста ради того, чтобы лишний раз повторить, что его главные враги — по-прежнему социал-демократы.

— Ты что же, против линии партии?

— Нет, я за разумное ее выполнение. И за то, чтобы мальчики, пишущие для вас эти материалы, хотя бы изредка вспоминали, что пишут они кровью, кровью лучших представителей немецкого рабочего класса.

Нет, воздухом эмиграции дышать было тяжко. Стоило пробыть в нем несколько часов, как уже неудержимо тянуло обратно, на фронт.

Своих ближайших сотрудников Зённеке выбирал себе сам — это партия после долгих колебаний тоже разрешила ему. Никто из этих шестерых ничего не знал об остальных, но через них Зённеке был связан со всей страной. Только двое из них знали его настоящее имя, и одним из этих двоих был Йозмар.

Связь прервалась. Сначала пришло сообщение с той стороны. Семь месяцев подряд связь через границу работала отлично. Но вот уже два месяца, как с этой стороны никто не приходил на явки. Похоже, что главный связной арестован. Оборвались все контакты, важнейший приграничный округ оказался отрезанным. Зённеке поручил Йозмару поехать и самому выяснить, что случилось. Закончив разговор, Зённеке коротко и молча распрощался. В последнее время это стало привычкой: протягивая на прощанье руку, он уже не смотрел на человека. Как будто тот переставал для него существовать в тот самый момент, когда пора было уходить.

Трамвай приближался к конечной остановке. Кроме Йозмара, в вагоне оставался лишь маленький мальчик. У него текло из носу, а платка, похоже, не было. На конечной мальчик вышел первым, одна нога у него была короче другой, он захромал прочь от Йозмара. Тому показалось, что он несправедливо обидел этого худенького малыша.

Идти надо было минут двадцать. Улица была немощеная; ночью, видимо, прошел снег, теперь он таял. Йозмар продвигался вперед слишком медленно.

Домик был крохотный, и палисадник с хилыми деревцами лишь усугублял впечатление бедности. Йозмару пришлось позвонить дважды. Высокая, худая женщина с прядью каких-то серых волос, падавших ей на лицо, приоткрыв дверь, сказала резко:

— Что вам нужно? Мы ничего не покупаем! — Йозмар сделал шаг вперед, поставил ногу на самую нижнюю из четырех ведущих к двери ступенек и сказал:

— Я ничего не продаю, я пришел по объявлению о продаже велосипеда, оно было в газете. — Женщина недоверчиво взглянула на него и сказала:

— Велосипед давно продан. — Она хотела закрыть дверь, но потом все-таки открыла ее со словами: — Заходите. Вы, наверное, приехали издалека, а на улице холодно.

— Да, — подтвердил Йозмар, — спасибо. И он быстро поднялся по ступенькам.

Она провела его через кухню в «большую комнату». Ее окна выходили на широкий луг, за которым находилась железнодорожная насыпь, там как раз сцепляли товарный состав. Она пригласила его сесть, хотя сама осталась стоять, не сводя с него глаз.

— Велосипед продан, — повторила она с нажимом. — Если вы из-за этого пришли, то вы опоздали. Забрали его, моего Альберта. Два месяца назад. Потом он прислал письмо. И больше ничего. Его уже нет в живых, иначе он написал бы, он всегда был хорошим сыном. Хотя, если бы он умер, меня бы известили.

Она все стояла, он тоже хотел встать, но старая женщина неожиданно энергичным движением усадила его снова.

— Вы не помните точно, какого числа его забрали? — спросил он нерешительно. Она указала на стену. Там висел отрывной календарь. На календаре было шестое ноября.

— Это Альберта календарь, он всегда сам отрывал листки, — произнесла женщина задумчиво.

— А теперь у нас уже третье января, — сказал Йозмар и тут же ощутил, что ведет себя глупо и неуклюже. — А обыск у вас был? — быстро спросил он.

— Да, — ответила женщина, убирая, наконец, со лба эту прядь.

— Нашли что-нибудь?

— Нет, ничего, — ответила она и отвела свой тяжелый взгляд. — Мне нужно на кухню. Если вы еще не обедали, посидите. У меня есть краснокочанная капуста, картошка и кусок колбасы. Это не много, но теперь, когда Альберт больше не приносит в дом денег, это даже слишком много.

Женщина заставила его наложить себе побольше, сама же почти ничего не ела. Она разламывала хлеб, машинально отправляя в рот кусочек за кусочком. Все это время она смотрела на него. Минутами казалось, что она его ненавидит, потом — что снова ищет что-то в его лице и не может найти. Он пытался заговаривать с ней, но у него ничего не выходило, женщина не слушала. Он говорил:

— Да, пример, который подал нам Димитров…

Она перебивала:

— Да, его мать и сестра были с ним, я видела снимок в газете. Хорошо, когда в доме такое согласие.

— Да, — отвечал Йозмар, сбитый с толку. — Да, конечно!

Женщина умолкла. Она торопливо жевала хлеб, кусочек за кусочком. Можно было подумать, что она уничтожает его из ненависти. Зубы у нее были белые и красивые.