Сергей Саканский - Человек-тело

— Шутишь? — сказала я, но, заглянув в его серые спокойные глаза, поняла, что он уже все решил за меня.

Моя голова поникла, лицо стало хмурым, сосредоточенным.

— И долго мне придется ждать, пока он умрет? — с грустью спросила я.

— Да нет, не очень, — пожал плечами Бес, опрокинув чашку на блюдце, встав с кухонной табуретки и отшвырнув ее так, что она упала, какое-то неясное время покачавшись на ножках, будто раздумывая, падать ей или нет… — Ты ведь поможешь ему в этом, — закончил он.

Так, слово за слово, шутка за шуткой и был озвучен этот грандиозный план. Оказывается, Бес навел за ночь справки инетом о писателе и выяснил, что этот человек является настоящим долларовым миллионером: он владеет трехкомнатной квартирой на Сретенке и дачей в ближнем Подмосковье, а наследников у него нет никаких.

— Ловко устроился кое-кто, — приговаривал Бес, разгуливая по комнате и хлопая кулаком в ладонь. — Надо бы этого кое-кого слегка потрясти.

План был прост и изящен. Фишка была еще и в том, что в план входила реабилитация, давняя моя мечта. Я крепко сидела на дряге, а слезть с герыча самостоятельно не может никто.

Это произошло со мной в первый же мой месяц в Москве. В медулище был ваник, единственный парень в нашей группе, все остальные были чиксы. Я понравилась ему, и это меня очень даже подняло в рейтинге. Он был так себе бикасик, но многие по нему сохли, и я страхалась с ним, чтобы досадить им. Шлюбовник он был слабый, дондонил вельми паршиво, кончал неизменно в простынь, на живот или на спину, даже когда мне было можно: так боялся, что залечу. И он был дилером. Слово за слово — присела я на геракла. В руки Беса легла уже конченной, он подобрал меня на приходе, на подъеме, я прожила у него два дня, будто бабочкой порхая, а на третье утро началась ломка.

Деньги у меня к тому времени кончились. Хотя я и тянула с отца изрядно, чтобы оплатить дозы, а родители думали, что я плачу за квартиру, хоть я уже три месяца как переселилась в общагу училисща, да еще придумывала отцу, что купила зимнее пальто, а сама наоборот — продала соседке по комнате теплые сапожки, и все для только того, чтобы оплачивать дозы.

Бес утром проснулся, увидел, какой у меня трясун. Дыры на венах он и раньше видел, конечно, потому что раздевал и купал меня за эти дни много раз, но я говорила, что сдаю кровь от бедности. Он лишь покачал головой и спросил телефон дилера. Сам с ним стретился, сам дозу принес. И невдомек ему было, что дилер мой шлюбовник.

[На полях: «Ну, положим, я это сразу понял, девушка: сначала по твоим глазам, потом — по его. Но не имеет это никакого значения.»]

Бывший, конечно, на тот момент. Потому что, как стретила я Беса, многое в моей жизни стало бывшим. Счастье ты мое, несчастье! Любовь и боль моя!! Горюшко ты мое!!!

С того самого момента, как его молниеносные руки подхватили меня на тротуаре, как я почувствовала его электрические, словно угри, руки, и до вот этой самой минуты, когда я сижу в комнате, а он сидит в своей, за стеной, и я жду, с нетерпением жду его — неужели и сегодня ночью он ко мне не придет? — с того самого момента и на всю жизнь я безнадежно и сладко люблю этого страшного человека.

— И еще, — добавил он, вернувшись к кухонному столу, опрокинув свою чашку и разглядывая натеки кофе внутри, — я буду вынужден немного поучить тебя хорошим манерам, как Пигмалион Галатею. В качестве его невесты тебе придется притвориться занимательной, трагической и трогательной девушкой.

— Намано! — сказала я. — Невеста-гневеста.

— И от таких вот словечек избавиться. Давай за каждое такое словечко, вроде «намано», я буду очень больно щипать тебя за всякие мягкие местечки, очень больно, как настоящий гусь.

— Прикольно! — сказала я, зная, что будет, и Бес немедленно ущипнул меня за жопку так, что остался синяк.

Много было потом таких синяков на всей мне, пока я не престала говорить «намано» и даже «нормально», откуда это словечко произошло, тоже перестала говорить.

— Замечательно! — поправилась я, разглядывая, что там у него получилось на дне кофейной чашки, — это мне пригодится, когда я буду поступать в театральное.

— Вот и проявишь свой актерский талант, — ласково сказал Бес. — И еще одна вещь. Наш писатель очень любит девушек, и тебе придется соответствовать этому имиджу.

— Кто ж не любит девушек?! — воскликнула я. — Если наш писатель, конечно, не гей.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Девушек. Де-ву-шек.

— Целочек, что ли?

— Правильно мыслишь.

— Где ж я тебе возьму целочку, друг мой? Целочку мою мышки в охотничьей хижинке подъели.

— Вот это как раз и не проблема! — весело сказал Бес, впервые за все утро посмотрев мне в лицо, я это точно заметила. — Целочку тебе поставят в институте косметологии. Гименопластика это называется. Стоит пятьсот баксов. Тоже из наследства писателя возьмем. Это очень важно, девушка. Вот здесь, — он похлопал пальцами по лаптопу, опять отправившись на прогулку по комнате, — я прочитал повесть о старике и девочке. Невинность, юность и непорочность — это просто его мечта, как я понимаю. Его безумная ночная фантазия. Это как раз то, чем мы соблазним дедушку наверняка, — и он вскинул голову, маленький, необычайно красивый мой человечек, и лучезарно улыбнулся.

Как же ценна, как люба мне любая его улыбка, что в мою сторону светит! Не любит он меня. Не полюбит никогда, есть у меня такое чувство. Ну и пусть, пусть! Главное в моей жизни — это быть с ним. Просто — всегда, до самого конца его жизни быть с ним.

Пятьсот баксов были выброшены зря, также как и ужас, испытанный мною перед операцией. Все вышло само собой: писатель в любом случае бы трахнул меня, в любом случае бы женился на мне.

— А давай ты будешь на свадьбе свидетелем с моей стороны? — для прикола предложила я Богу, но он отказался.

Жаль. Это было бы весело, я люблю заморачивать реальность. Свидетелем были бывшая блядь писателя и его друг Барбошин. Блядь предостерегала меня насчет пьянства молодого мужа. Барбошин, Барбарискин этот, увещевал беречь его друга и не знакомить его с моими подружками, поскольку (он покачал пальцем с хитрой стариковской рожицей) друг его еще тот ловелас.

Техника секса у ловеласа всамделе великолепна, он словно циркач на пенсии. Думаю, что женщина, вкусившая этого мастера один раз, будет помнить его всю жизнь и не раз возвращаться к нему.

Дело не в виртуозности поз: мой юркий мелкий Бес владеет камасутрой не хуже мужа, но в ласках писателя, в играх, которые он бесконечно придумывал, была какая-то особенная интеллектуально-духовная составляющая.

Вот, например, такая игра, писатель называл ее «секс по-христиански». Самое странное, что православная моя сущность ничуть не была возмущена таким вот богохульством.