Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

– Ты сейчас вернешься к ней?

– Я останусь до конца.

– Это неправильно, тебе будет больно…

Я далеко зашвырнул окурок:

– Ты-то знаешь, о чем говоришь…

Мы с минуту смотрели друг на друга. Возникла неловкость. Она попыталась продолжить разговор:

– Сегодня во время дежурства я опять вляпалась! Смех да и только. Тот старичок, все думали, он спит, но…

Я ее перебил:

– Я слышал. Вчера ночью в общежитии и еще раньше. Если я буду тебе нужен, я рядом. Если захочешь поговорить, я рядом. Если разозлишься, я рядом. Если захочешь вмазать кому-нибудь, я рядом. Если захочется плакать, поплачь. Только не вреди себе. Ты очень красивая. Ты знаешь, какая ты красивая? Нет, молчи. Послушай меня. Ты очень красивая, ты вся, с головы до ног, очень красивая.

Я повернулся, не дожидаясь ответа. Анабель не шевельнулась. Она стояла лицом к холмам, окружавшим больницу.

8 часов 57 минут,

внизу, шеф Викинг закончил дежурство

Пожарные привезли месье Ницше. Скованный иммобилизационным матрасом, он был спокоен, улыбался. Ему ничто не угрожало.

Несчастный случай на дороге. Он сбил двух девчушек, они погибли.

Месье Ницше, не получивший ни единой царапины, казался удивительно невозмутимым.

“Не может же человек быть таким равнодушным, – подумал мой шеф. – Из-за него погибли две девочки. Может, это его психика так реагирует? Способ защиты…”

Он осмотрел больного, укрыл его одеялом, послушал, пощупал затылок, проверил зрачки, встретился с ним взглядом.

– Я устал и выпустил руль, – сообщил тот.

Шеф Викинг был потрясен его безмятежностью. Он прикидывал и так и сяк, не понимая, почему пациент никак не реагирует.

Потом в больнице появилась подруга месье Ницше и что-то сказала ему на ухо. Тот разрыдался.

Он не знал.

У шефа Викинга отлегло от сердца.

Ему было страшно: человек знает, но не плачет.

8 часов 59 минут,

на первом этаже

Я вошел в вестибюль. За постом информации булькала кофеварка. Я услышал, как ложечка позвякивает о край чашки. Пакет с выпечкой зашуршал нежно, как смятый цветок. От аромата круассанов мой желудок пробудился. Дежурная развернула газету. Краска была свежая: если потереть страницу, палец станет черным.

Прогноз погоды: день обещали прекрасный.

В хорошую погоду люди тоже умирают.

Я несколько раз нажал на кнопку шестого этажа, чтобы лифт поднимался быстрее. В то утро у меня не было времени ждать.

В больнице все лифты одновременно никогда не ломаются. Что бы ни случилось, хотя бы один обязательно работает: нужно поднимать и спускать носилки. Это вопрос жизни и смерти, нельзя останавливать движение.

На втором этаже,

кабинет амбулаторного приема,

непогрешимая и безупречная Амели

Моя подруга пригласила в кабинет мадам Андерсен. От ее красоты дух захватывало: двадцать семь лет, светло-пепельные волосы, зеленые глаза в рамке длинных черных ресниц, обворожительная улыбка, золотистая кожа, сильное тело. Сирена.

Мадам Андерсен работала адвокатом. Любила хорошие книги, хорошие вина, путешествия, живопись, красивых мужчин. Мадам Андерсен была красива и любила красивые вещи, а красивые вещи любили ее: она вела красивую жизнь.

“Да, природа на тебя не поскупилась”, – подумала Амели.

Она кое-как взяла себя в руки и продолжала прием: такой арт-объект кого угодно взволнует.

Когда Амели стала спрашивать ее о контрацептивах, пациентка ее остановила:

– Вы не читали мою историю болезни?

– Нет, а зачем?

Мадам Андерсен окинула Амели взором своих изумрудных глаз, чуть наклонила вперед торс греческой статуи и улыбнулась очаровательной улыбкой с легким оттенком грусти:

– У меня врожденная агенезия матки. Я появилась на свет без нее.

Нет, природа все-таки на тебя поскупилась…

Никогда не доверять внешности.

Даже средь бела дня. Даже среди солнечного дня.

В лифте

Большая железная клетка остановилась на втором этаже. Вошла дама. Я вжался в угол, старясь остаться незамеченным.

Моя голова пухла от воспоминаний. Они клубились под львиной гривой.

Год назад, когда мы виделись в последний раз, мать вытянула ладони к окну, к солнцу. У нее были старушечьи руки. Да и вся она за несколько дней превратилась в старуху. Я стоял у нее за спиной, поддерживая ее поднятые руки.

– Еще выше? Вот так?

Она кивнула.

– Ты помнишь, что я тебе говорила, когда ты был маленьким?

Я повторил урок:

– Жизнь – это дар: чувствуешь тепло на лбу, чувствуешь, как лучи скользят между пальцами? Значит, ты живешь.

Она обвила руками мою голову, упавшую ей на грудь.

– Иди дальше. Не печалься. Кто-то, войдя в эту палату, увидит двух человек: меня, больную женщину, и тебя, юношу, ухаживающего за ней. Но если бы он поднялся высоко-высоко, он уже смог бы отличить ту, которая лежит на кровати, от того, который стоит рядом. Он бы увидел лишь белую точку, затерянную среди безбрежной белизны. Все связано… Вспомни: ты лежал в постели, тебе было шесть лет. Я тебе рассказывала, как кровь Аякса превратилась в гиацинт. Все думали, что он умер, а он стал цветком. Все схоже. Возьми пшеничное зернышко. Посади его в землю. Тебе покажется, что оно гниет. Вернись к нему летом, и увидишь колосья. Ничто когда-то существовавшее не исчезнет. Я не умру, ведь ты мое продолжение.

Третий этаж, Пуссен

Мадемуазель Ликорн, девятнадцать лет, две недели назад ей пересадили почку. Новый орган работает исправно, но ее стали мучить кошмары:

– Всегда один и тот же со дня операции.

Шеф ее успокоил:

– Обезболивающие средства иногда вызывают нарушения сна.

Она его не слушала:

– Я в торговом центре, и на меня летит огромный поезд!

Пуссен посмотрел на хирурга, который посмотрел на девушку, которая посмотрела на отца, который посмотрел на медсестру, которая посмотрела на Пуссена.

Сцена из вестерна: все ждут, кто первый потянется к кобуре. В конце концов шеф, словно фокусник, достал кролика из шляпы:

– Снизим-ка мы дозу морфина.

Ну вот! Все вышли из палаты. Пуссен, словно маленький мальчик, верящий в чудеса, произнес:

– Очень странно: из всех возможных кошмаров ее мучит именно этот! Донор анонимный, и никто, кроме нас и хирурга, не знает, кто это такой.

Шеф достал из шляпы еще одного кролика:

– Я не статистик и не математик.

И тем более не волшебник.

Прежним хозяином новенькой почки мадемуазель Ликорн был самоубийца двадцати восьми лет. Он бросился под поезд.

Девушка, лежа в кровати, смотрела в окно: с новой почкой ей не придется проводить диализ три раза в неделю по четыре часа.

В лифте

Дама вышла, ее место занял молодой человек. Он держал в руках телефон и играл, позабыв обо всем на свете. Тем лучше, не помешает мне копаться в воспоминаниях, забившись в угол.