Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Год назад в такой же палате, как седьмая, моя мать протянула руку к тумбочке. Я поднялся, взялся за железную ручку ящика, вытащил книгу, взглянул на нее: это была наша книга. Ellâm onru.

Сегодня я ее потерял, не знаю, куда она подевалась. Не страшно, она – в каждой странице, в каждых устах, в каждом написанном слове. Книги всегда рассказывают одну и ту же историю.

Я наклонился к ней:

– Ты не умрешь, я твое продолжение.

Я вдохнул, она тоже.

Назавтра после той встречи, в день ее смерти, снежная буря преградила дорогу мне и моим родным. Больница находилась совсем рядом, всего в нескольких десятках километров, но мы не могли сдвинуться с места: туннель закрыли, через перевал пути не было. Если бы шоссе не засыпал снег, если бы он перестал падать, мы были бы с ней. До самого конца.

До сих пор помню этот щит и огромные красные буквы на нем: “Снегопад: дорога закрыта”.

Я возненавидел снег.

Это был не самолет, врезавшийся в башню. Это был снег. Какая разница, в обоих случаях виновато небо.

Четвертый этаж, бригада медиков в обычном составе: врач, медбрат, санитарка

Палата 12: мадам Стивердт, сорок восемь лет. Нарушение глотания, поперхнулась пищей. Она не может есть, потому что еда все время попадает в дыхательное горло. Уже десять лет она страдает синдромом Штейнерта, подлой дистрофической миотонией, когда идут дегенеративные процессы, превращающие ваши мышцы в кашу, а вас самого – в тряпичную куклу.

Они втроем сняли мадам Штейнерт со стульчака – санитарка, медбрат и врач.

Человеческое тело на 70 % состоит из воды. В случае с мадам Штейнерт Господь добавил в нее свинца.

Свинца и изрядную порцию невезения.

На этой неделе врач встретился со своим собратом неврологом, хотел знать его мнение о мадам Штейнерт. Тот его изложил.

Врач подался к пульмонологу, хотел, чтобы тот посмотрел рентгеновские снимки мадам Штейнерт и высказал свое мнение. Тот его изложил.

Врач поговорил с диетологом, спросил, что она ему посоветует относительно мадам Штейнерт. Та ему изложила.

В то утро, в 9 часов 13 минут, санитарка задала врачу вопрос: “Почему ты называешь ее мадам Штейнерт? Она мадам Стивердт!”

С начала недели он стал путать ее имя, то ли немецкое, то ли скандинавское, с названием болезни.

С начала недели разные специалисты отдавали ей свое время и знания.

В больнице есть ТЕ, кто дают, и ТА, которая крадет.

Медсестры, санитары, врачи дают.

Болезнь крадет.

За десять лет синдром Штейнерта украл у мадам Стивердт все: ее жизнь женщины и любовницы, ее профессию, достоинство, право самостоятельно ходить в туалет и подтираться, право есть, не задыхаясь.

Теперь болезнь украла у нее еще и имя.

В лифте

У меня мелькнула глупая мысль. Пройдет несколько дней, и на койке в седьмой палате будет лежать другой пациент. Другое человеческое существо со своей историей.

Всем нам суждено окончить дни в постели.

Все комнаты мира – седьмые палаты.

Пятый этаж, Фроттис

Моя коллега сопровождала Регину Маб, девяносто шесть лет, в ее новую палату. Ее недавно доставили по “скорой”. Утро обещало быть кошмарным: в вестибюле полно народу, вереница носилок, пациенты всех возрастов с серьезными и менее серьезными болячками, требующими спешного или не очень спешного вмешательства…

В середине – Дама, оставшаяся незамеченной. Фроттис неведомо почему привиделась Королева-мать в этой слабоумной старухе, лежавшей на носилках в белой больничной сорочке.

Регина Маб… Дама рисовала пальцами в воздухе причудливые узоры. Ее правая рука двигалась туда-сюда, жадно хватая что-то невидимое. Она словно пыталась причесать пустоту. Да, пожалуй. Наверное, пустота была шевелюрой, невидимой для простых смертных, и Дама старалась привести в порядок каждую прядь.

Она сделала резкое движение, и сорочка сползла, обнажив ее грудь.

Интерн Фроттис, боявшаяся постареть раньше времени, подошла, поправила сорочку, попытавшись поймать взгляд старухи, чтобы найти в нем ответ на свои вопросы.

Напрасно. Фроттис ничего не нашла. Но ее лицо, морщины… Приблизившись, Фроттис обнаружила, что ее идея – вовсе не дикая фантазия: пациентка нисколько не была похожа на обычную безумную старуху, лежащую на больничных носилках.

Мы ошибаемся: Альцгеймера не существует. Этой страшной болезни нет.

Регина Маб возлежала на носилках посреди вестибюля “скорой”. Нет, она не причесывала невидимые волосы, она командовала безгласной армией, она правила королевством на облаках.

9 часов,

шестой этаж

Двери железной клетки открылись. Шел седьмой день словесного марафона. Я собирался пройти по длинному коридору, ведущему в седьмую палату, сесть возле пациентки и отдохнуть. Семь дней прошло в разговорах о живых и мертвых, о больных и тех, кто их лечит… Это приедается…

Фабьенн перехватила меня по дороге:

– Ты мне нужен, всего на минуту. В педиатрии нет мест, а нам нужно приютить одну девочку. Медсестра на последнем издыхании, ей некогда сделать малышке газометрию… – Она указала на дверь в зачарованный замок: – Можешь сначала сделать пункцию?

Я кивнул. Разве я мог отказаться? Это моя работа.

Мадемуазель Аурум, четырнадцать лет. Страдает миопатией: личико белокурого ангела, а ниже – тело новорожденного младенца. Мадам Аурум, ее мать, сидела рядом. Чтобы было удобнее проводить процедуру, я попросил ее уступить мне место у кровати.

– Я бы с радостью, но я тоже больна.

Ай! Что я за идиот! Сложенное инвалидное кресло в углу принадлежало матери, а не дочери. Я вежливо извинился, попросил ее оставаться на месте, потому что я могу взять стул в другой палате. Но мадам Аурум категорически отказалась:

– Об этом не может быть и речи, пока вы будете делать дочери анализ, я постою.

Помогая себе руками, она с трудом поднялась и, вся трясясь, встала у кровати своего ребенка. Я делал газометрию с великой осторожностью: мне доверили не руку юной девушки, а чистое золото. Дитя, к которому я бережно прикасался, было настоящей драгоценностью.

Мать улыбалась своей девочке.

У одной болели ноги, другую больно укололи в запястье.

Они вели себя словно заговорщики, а я для них был чужаком. Эта женщина страдала, когда страдала ее дочь. Мне показалось, я ввел иглу не дочери, а матери. Я вытащил иглу, вернул женщине стул, дочь успокоилась, мать с глубоким вздохом села на место. Я так и не понял, что за действо разыгралась передо мной, но это было странно.

И красиво.

9 часов 13 минут,

наверху, палата 7

Едва я взялся за ручку, горизонтальная палочка цифры “7” упала на пол: палата номер 7 превратилась в палату номер 1. Номер 1 наоборот.