Юрий Герт - Солнце и кошка

Они решили не встречаться.

Но долго она не выдержала. Она пыталась занять себя, заполнить день до отказа, каждую минуту. И думала о Виталии: в троллейбусе, в очередях, на кухне. Все было заполнено им — улицы, кинотеатры, углы, где они бродили, где наскоро обменивались поцелуями. Лиля боялась признаться себе, но жизнь без прежнего, давящего чувства опасности казалась ей пресной. Она устроила мужу скандал, прицепясь к какому-то пустяку. Андрей молча сносил ее придирки. Она плакала без всякой причины. И ложилась как в могилу — в постель.

Она лежала на самом краю, сжавшись, боясь пошевелиться немым, деревенеющим телом и тем сократить пространство между собой и мужем, нарушить проведенную мысленно черту. Ей вспоминался городок, похожий на яркие декорации, вспоминались короткие, душные ночи, небо, светлое от мерцания множества звезд, и бледное в темноте лицо Виталия...

Как-то раз, давно, в руки ей попалась книжка «Три влечения». Она успела забыть, кто автор, почему именно «три», помнила только, что это был настоящий гимн любви. Говорилось о временах Возрождения, о тогдашней свободе и силе чувств, автор восторженно -цитировал философов различных эпох, поэтов: «Лишь влюбленный имеет право называться человеком»,— и объяснял, что любовь — это величайшее благо, без нее скудеет сердце, мир теряет краски, аромат... Лиля читала с умиленным, радостным чувством и соглашалась: да, да, это правда...

Но теперь, неожиданно подумав о книжке, она ощутила ее наивность, хуже — нестерпимую фальшь. В жизни все иначе. «Любовь, любовь!» А как же семья?.. Дети?.. Как же Андрей?..

Она знала, многие решаются, делают выбор — для них все просто, легко, современно — еще бы, двадцатый век! Другие понятия, нравы... Нет! — думала она.— Нет, нет... Но со страхом замечала, что постепенно начинает ненавидеть не только мужа — сына.

Долго так продолжаться не могло.

Она позвонила Виталию. Прошло две недели с тех пор, как они виделись, а ей казалось — минуло два года.

Казалось ли?.. По крайней мере, когда она услышала в трубке его голос, он звучал совершенно незнакомо — сухо, озабоченно. «Сегодня у него репетиция, завтра тоже... Хорошо, завтра, около картинной галереи»... Да, да, там, где они как-то встречались...

Она едва дождалась до завтра. До встречи. Ей представлялось, что эта встреча что-то решит. Должна решить... Ей нужно, необходимо было увидеть Виталия — она думала только об этом и готовилась к разговору, от которого зависело теперь так много, возможно, вся ее жизнь.

Но когда они встретились, когда бродили по улочке, сырой, покрытой рыхлым, недавно выпавшим и уже темнеющим под подошвами снегом, и она плакала, прижимая к себе его жесткий локоть, все стало еще тяжелей, безысходней. Он сочувственно вздыхал , расспрашивал, но за расспросами и вздохами чувствовалась вынужденность, скука. Та легкость, то счастливое, все забывающее безумие, которое обоими владело в маленьком, пропахшем шашлыками городке, не возвращалось. И — странно — когда он заговорил о репетициях «Орестеи» — близился день генеральной, Костровский в самом деле почти не выходил из театра, замучил актеров, замучился сам,— для нее то, чем он жил сейчас, вдруг напомнило Огородникова: те же замыслы, обращенные в будущее, тот же взгляд, слепо устремленный вперед — как бы сквозь нее, как если бы там, за нею, находилось нечто, чему взгляд адресован, и была в нем легкая, но вполне ощутимая досада,— что Лиля недостаточно прозрачна и — мешает...

Они расстались через полчаса. Она так и не заговорила о главном, ради чего шла, вовремя почувствовав, что этот разговор ни к чему. Она одна шла по городу, холодному, бесприютному. Страшно было возвращаться домой, и оставаться наедине с собой тоже было страшно.

Она поехала в пригород, туда, где жила ее мать.

По дороге, сидя в такси, она думала о женщине, которую настолько привыкла не отделять от себя, что с трудом допускала, что она не только мать, но и просто женщина, и у нее своя собственная женская судьба... Может быть, впервые Лиля теперь думала о ней именно так. Мать ее когда-то в молодости была красивой, даже необычайно красивой — на давних фотографиях, казалось, запечатлен облик кинозвезды...

А ее муж, то есть Лилин отец, был редкостно непривлекательный человек с хмурым, озлобленным лицом. Лиля с детства помнила мать плачущей, обиженной, кое-как одетой — много ли получала она, работая скромным контролером районной сберкассы?.. На свои гроши она воспитывала дочь и зачастую содержала мужа, который неизменно возвращался к ней после очередной истории: как ни странно, но он пользовался у женщин успехом... Что заставляло мать жить с ним, пока два года назад он не умер от сердечного спазма прямо на улице, поблизости от своей переплетной мастерской, постаревший, но все такой же эгоистичный, терзающий жену тяжкими запоями?..

Что заставляло жить?.. Да она вряд ли задавалась этим вопросом. Просто жила и жила. Жалела его. Невозможным казалось выгнать его, она знала — никакая женщина долго его не вытерпит, прогонит. Что будет с ним потом?.. Лиля этого христианского всепрощения не понимала и не принимала... Но когда машина притормозила возле обнесенного штакетником домика, Лиля вдруг, уже было раскрыв сумочку, чтобы расплатиться, велела шоферу развернуться и везти ее домой. Шофер удивленно и обрадованно крутанул баранкой: он не надеялся поймать здесь пассажира на обратный путь.

Нет, мать бы не поняла ее. У тебя сын,— так бы она сказала. И это значило — терпи, терпи, не думай о себе, думай о сыне, которому нужен отец. Что поделаешь, такова судьба...

Дома Лилю ждала записка от учительницы: ее просили зайти в школу, поговорить об Андрее. На другой день она сидела в пустом классе, перед молоденькой учительницей, и та строгим, наставническим тоном внушала ей, что Андрею нужно уделять больше внимания, четверть кончается, а он почти перестал заниматься. Что с ним — она не представляет. На любую попытку вмешаться, найти объяснение он отвечает грубостью, упорствует или молчит.

Лиля вдруг ощутила непонятное облегчение, слушая встревоженную учительницу. Ее наивная серьезность, ее пушистые, слегка подчерненные бровки и небольшая хрипотца, появляющаяся, вероятно, после шести уроков,— все это почему-то растрогало Лилю. Она улыбнулась ей на прощанье, и так благодарно, что та вся, до самого кружевного воротничка, попунцовела и оттого стала Лиле еще милей,

— Простите, но... У вас уже есть своя семья, дети?..— спросила она неожиданно.

— Пока нет...

— Ну, дай вам бог, дай вам бог,— вырвалось у Лили, и ей внезапно захотелось расцеловать эту девочку, для которой все в жизни так ясно и просто.

И ведь на самом-то деле все ясно и просто,— продолжала думать она, выходя из школы.— У нее есть Андрей... И разве не в нем единственный смысл ее жизни, ее радость, надежда?.. Она будет жить для него, А остальное...