Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

Тот вошел, давя сапогами битое стекло.

– Мать честная, – стрелок покачал головой.

Бараний Бок лежал перед ним, свернувшись калачиком, и будто спал в засохшей крови. Наггетсы отошли в мир иной по-семейному, в обнимку, погруженные в коллективную молитву. Их застигли в режиме бодрствования; возможно, командование проголодалось и разбудило некоторых.

– Фашисты, – коротко бросил Кондрат.

Лавируя между трупами, бойцы дошли до металлической двери, за которой оказалась лестница. Спустились в подвал, Кондрат запустил генератор. Тьма задрожала, освещенная мигающим светом; затем гул выровнялся, и Максимилиан различил скудную обстановку – два стола с военными картами, испачканными кровью; шесть офисных стульев, собственно генератор, старенький компьютер и рацию. Флажки на картах были повалены.

– Надо бы сжечь, – пояснил Кондрат, кивая на карты. – Военная тайна. Вдруг что со мной? Но рука не поднимается.

Максимилиан понимающе хмыкнул, и Кондрат насторожился. В этом звуке было что-то ненатуральное. «Показалось», – решил он, но тут же услышал нечто еще: короткий треск разрываемой ткани.

– А, сука! – выругался Максимилиан.

Кондрат обернулся.

– Гвоздь, – пожаловался тот, зажимая рану на плече.

– А хвастался – заговоренный. Дай взгляну…

– Да плевать, – заартачился Максимилиан. – Ерунда, сейчас я сам перевяжу.

– Дай посмотреть, – Кондрат повысил голос и силком, не успел стрелок воспротивиться, отвел его руку.

Какое-то время он тупо взирал на порез, сочившийся желтым.

– Что это? – сдавленно осведомился Кондрат. – Сок?…

Максимилиан отпрянул и затравленно огляделся в поисках оружия. Не найдя, он гордо вскинул подбородок и предложил:

– Стреляй! Только знай, что наша возьмет. Придет Салат и вырвет тебе язык. Придет Изюм, он изнасилует твою семью…

Кондрат издевательски улыбнулся:

– Вот почему ты целехонек. Иуда! Тебе нужны эти карты. Ты даже не пощадил Сиропа с Кефиром…

Он круто развернулся, нога описала дугу и врезалась в лицо Максимилиана; тот отчаянно гримасничал в прощальной браваде. Стрелок упал, и Кондрат проворно сел сверху.

– И в чем твоя правда, гад? – прохрипел тот.

– Правда в том, что ты еда… И ты немножко гниешь, – он потянул носом.

Кондрат начал есть. Он впился Максимилиану в шею и выгрыз кусок. Сразу же повторил, и вскоре добрался до жесткого стебля, изображавшего позвоночник. Максимилиан уже не дышал.

«Кем же ты был? – гадал Кондрат. – Что-то очень вкусное. Не узнаю. Не иначе, иностранный легион. Продовольственный шпион. Интервент!»

Он упоенно чавкал и думал: «Вот же питаются, гады». Потом отвалился, встал, выплюнул косточки. Назидательно пробормотал: «За Бога, царя и Отечество!» Вытирая липкие губы, поплелся к рации, чтобы вызвать Ставку.

В нашем курятнике разводят хорьков. Это продовольственная программа.

Мы любим слова и пишем книги, когда не спим. У нас есть группы и секции: «Кружок многоточия» и «Общество восклицательных знаков».

В остальном у нас нет повода к сосредоточенности.

Мы завелись в казане, мы родом из перебродившего плова. Когда-то нас приготовил Топтомыш, в рабочее время занимавшийся геополитическим вудуизмом. Он смазал внутреннюю область казана барсучьим салом, сложил туда нас, насыпал рис, понатыкал перцы. Добавил мослы и копыта, допрыснул гнойного семени – ибо его распирало; он прыгал вокруг, шаманил, колотил в бубен, накрывал собою казан и разряжал себя в самую гущу. На голове его был малахай, и на плечах малахай.

Поесть ему не пришлось. Мы долго томились под гнетом. Нас называли ленивыми щами. Когда над нами запеклась корочка, Топтомыш умер, укушенный змеей, которая заползла ему в череп.

Брошенные в степи, мы долго бродили и гнили, пока не восстали, имея в себе от фениксов. Наш коллектив преобразился в звероферму, совмещенную с птичником. Наступила задержка умственного развития. Среди нас есть цесарки, индюшки, большой бойцовый петух, гадкие гуси и лебеди пополам с утками, перепелки, фазаньи курочки, куропатки. Мы болтаем, не понимая друг дружку. Мы несем яйца и разносим сальмонеллез.

Наш петух топчет каждого, кого укажут.

Мозгов у нас мало. Нас легко загипнотизировать и усыпить, достаточно накрыть нас тряпкой или засунуть голову под крыло. Нашу голову. Она у нас одна на всех.

У нас бывает грипп, опасный для всего живого.

Наш казан помещен в музей и слывет драгоценной диковиной.

Но вдруг у нас появились Люди Икс.

Нечто среднее между курами и хорьками, но вдобавок наделенное сверхъестественными способностями. Один мог за минуту наложить целую бочку, а то и две. Второй располагал кулаком величиной с телевизор. Третья насобачилась делать из ночи день и наоборот. Четвертый мог подпрыгнуть до радуги. Пятый ежечасно рожал великанов и карликов. Шестой и Седьмой умели такое, что предпочитали помалкивать. И вот все семеро, обнявшись, прошлись по нашему курятнику колесом, а после рассредоточились.

Всем стало ясно, что наступили новые времена. Никто на это давно не надеялся, а напрасно. Противодействие оказалось бессмысленным: стоило высунуть голову, как падала ночь среди белого дня, опускался кулак, валилась куча, по бокам становились новорожденные. Из-под радуги открывался прекрасный обзор. Враги были повержены в одночасье. Шестой и Седьмой до поры не показывались, и только томные вздохи выдавали их местонахождение.

Утвердившись в нашем курятнике, Люди Икс угрожают расправой аквариуму, зоопарку и серпентарию. Там тоже неспокойно, и временами оттуда доносятся раскаты благоприятных мутаций.

Люди Икс питаются куриным бульоном и одеваются в меха.

До меня дошли тревожные слухи о литераторе N. Называю его N. не в подражание бесплодию, неспособному давать имена, а потому, что имени своего, чересчур заурядного, знакомец мой не жаловал, предпочитая псевдонимы, каких набралось пять штук, и все они ныне известны так широко, что мне не хочется трепать и склонять их – тем более, что я не знаю, который выбрать; мне остается неопределенное N.

Человек, распространивший эти слухи, был рад откликнуться на приглашение поговорить; мы встретились в погребке с бесперебойной подачей вина и пива, где я, не особенно щедро угостив собеседника, призвал его к откровениям. Тот – назовем его новой буквой, пусть это будет Х., за его сугубо вспомогательную роль в моем рассказе и малую значимость в литературной среде – был настолько безлик, что, бывало, справлял не большую и не малую, но среднюю нужду, требовавшую каких-то особенных гигроскопических материалов. Это все домыслы N., разумеется. Х. осторожно подсосал терпкую пену. Зная, что я сотрудничаю с солидным периодическим изданием, он тешил себя надеждой попасть в газету и охотно просветил меня в следующем: