Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

Боюсь, мои слова прозвучали отчасти невнятно.

Агент пощелкал клавишами, на мониторе у него открылось что-то, не видное мне.

– Я должен сообщить вам некоторые сведения о человеке по имени Исай Назарович Снежко.

– А что же это за такой Исай Назарович?

– Не самая приятная личность. Представьте себе: уже немолодой, с мохнатым животом, лысый. Брыла висят… брыла же висят?

– Скорее всего.

– Ну и славно. Итак, они висят. И весь он потный, с опрелостями в промежности. Моется от случаю к случаю, под нажимом стороннего мнения…

Аппетит у меня пошел на убыль. Агент причмокнул:

– Да. У этого субъекта не все идеально. В детские годы он поедал живых червей.

Я отодвинул тарелку и заметил:

– Неприятный тип.

Агент кивнул:

– Сущая скотина. Короче, свинья. Вычесывает пуп. В сортир за ним сутки не заходи. Отрыгивает кислым, лечит грибок…

Я потянулся за кальяном:

– Пожалуй, мне стоит попробовать. Хорошо, что же дальше?

– А дальше, – вздохнул агент, – дальше наш Исай Назарович весьма непригляден как внутренняя личность. Однажды выставил на мороз голую женщину. Потом, в другой уже раз, бросил жену с двумя детьми. Пару раз подворовывал в магазине – стащил одежную щетку и поздравительную открытку. Написал кляузу на начальника – широкого, доброго человека, своего благодетеля.

Этот рассказ начал меня утомлять.

– Послушайте, – я выставил ладонь. – Не понимаю, какое отношение имеет Исай Назарович к моему страхованию.

– Сейчас поймете. Я еще не закончил…

– Так заканчивайте скорее!

Агент неодобрительно воззрился на меня.

– Сумма, не побоюсь повторить, мизерная, и все же копейка сберегает рубль. Наберитесь терпения. Вот слушайте: однажды Исая Назарыча вырвало…

Я вспылил, оттолкнул от себя все – напитки, закуски, кальян.

– Какого черта!

– Он не потрудился вымыть руки, поел и…

Я оборвал агента:

– Достаточно! Кто такой этот Исай Назарович, порази его молния?

– Опрометчивое пожелание, – отозвался агент. – Вы же завтра летите? Вы приобрели билет на самолет?

– Лечу! И что же?

– Исай Назарович – ваш пилот, – равнодушно сообщил агент и вынул пилочку для ногтей. – Вы собираетесь полностью отдаться в его руки. Привести себя в состояние полной зависимости от него. Он будет сидеть за штурвалом. Как вам это нравится? Прислушайтесь к доводам вашей врожденной предусмотрительности и примите правильное решение. Вроде того, что вы приняли, когда обратились к нам.

Наступил торжественный день посвящения во флаг.

Фрол проснулся на рассвете и долго лежал. Он боялся расплескать радость. Потом встал, побрился, умылся, оделся и был готов за полтора часа до выхода, которые промаялся. Наконец, он отправился на участок.

Тот был украшен воздушными шарами. Играла музыка, звучали старые и новые песни. В буфете торговали пирожками и газировкой. Взволнованный Фрол зарегистрировался и поднялся в актовый зал.

Сцену расчистили: сдвинули рояль. Там стояли огромные котлы. Каждый был наполнен жидкостью своего цвета. Фрол уселся в первом ряду. Зал был набит битком. Когда Фрола вызвали, он взлетел на сцену, не чуя под собой ног. Глава районной администрации пожал ему руку, а участковый Ткач велел раздеться. Фрол подчинился, путаясь в брюках. Затем полез по приставной лесенке в первый котел.

Оттуда он перешел во второй. Потом в третий.

Ткач тем временем говорил в микрофон:

– Быть флагом – большая честь. В добрый час, Фрол! Впереди – знамя! Это высокая цель…

Когда разноцветный Фрол выбрался, все в зале встали. Грянули рукоплескания.

– Теперь вы флаг, – констатировал Ткач.

Фрол нерешительно огляделся.

– Мне бы одеться, – пробормотал он, прикрываясь руками.

– Это незачем, – строго возразил Ткач. – Вы флаг.

– Да, но хотя бы трусы…

– Вы флаг! – повысил голос Ткач, повернулся и приказал кому-то: – Дайте зеркало!

Из кулис выбежали двое с тяжелым зеркалом в человеческий рост. Фрол посмотрел и обнаружил, что он действительно флаг и стыдиться ему нечего. Не было ни лица, ни туловища, ни ног. Только полотнище.

– Но я же не совсем флаг, – пролепетал он.

– Нет, – сказал Ткач. – Вы совсем флаг. Пока еще флажок. Но это первый шаг большого пути.

Фрол колыхался. Ткач отдал очередную команду:

– Несите древко!

Во Фрола вставили палочку. Было тревожно и больно. Затем его отвели во двор и посадили в грузовик, где были другие флаги. Охранник отворил ворота, и грузовик покатил в аэропорт.

Там Фрол и его новые товарищи приветствовали Кортеж. Вдоль шоссе выстроились шеренги. Фрола взяли за палочку и вручили кому положено. Когда показался головной мотоциклист, Фролом замахали и затрясли.

– Больно! Полегче! – крикнул уже вконец расстроенный Фрол.

Он скосил глаза. Просить было бесполезно. Его держал начищенный Герб.

Клобову было лет тридцать, и он загадочно улыбался.

В самом низу удлиненного подбородка подмигивал смайлик. Губы Клобова не просто отсутствовали, но были подвернуты в рот. Лицо имело вид равнобедренного треугольника, острием обращенного вниз, и было вмонтировано в пирамидальную головогрудь. Верхушка пирамиды соответствовала темени, подножие – плечам. Монтаж скрывался шевелюрой, торчавшей с висков и полагавшей треугольнику основание.

Вполне обычный человек, элегантный Клобов сидел в первом классе «Самсона». Он прикрыл глаза и слушал, как растут его волосы. С момента, когда они зазвучали, прошло четыре с половиной года. Клобов блаженствовал, ощущая единство структур в составе общего зачатка. Действительность эктоплазмы обещала соседство с приятными производными и участие в них.

«Самсон», повышенной плотности поезд, воспринимался как подвижная нервная трубка того же начала, что Клобов и волосы Клобова. Он пересчитывал позвонки путей, покоряя скелет. Его тонированные бронестекла напоминали ногти, покрытые черным лаком. Бока «Самсона» были украшены оперенными стрелами, на огуречной морде сложились бантиком губы – перекрещенные мечи. В кабине горел цифровыми огнями зародыш мозга; по полу, с перехватами на стыке вагонов, стелилась хорда – ковровая дорожка персидской выделки.

Волосы Клобова пели вежливыми хорами; теноры запевали с макушки, басы подхватывали с адамова яблока. Щетина – скорее, намек на нее – дышала синим невнятным шелестом. С груди барабаны и фортепьяно задавали педальный ритм, в паху поселились первые скрипки. В правой ноге звучало сопрано, в левой – баритон; обе руки лопотали речитативом массовки.

Песни, которые пели волосы, не мешали ни Клобову, ни кому-либо еще. Клобов испытывал удовольствие от мысли, что не всякому писано на роду слышать тайное и выводить связи. Он слышал рост не только волос, но и зубов, которые тоже росли непрерывно – по микрону, по ангстрему в сутки, и сразу стачивались. Открыто и ведомо Клобову было и дополнительное: звуки, которыми сопровождалось обновление тканей, особенно – органов чувств, тоже росших из эктодермы. Поскрипывая, выпучивались глаза полузадушенного терьера, когда Клобов чему-то дивился; тоненько пел Кортиев орган, с треском распускались вкусовые луковицы.