Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

Староста дважды подпрыгнул.

– Как собака, – умилился майор, – все понимает, а сказать не может. Ну, отведи их, подои. Бидоны возьми в каптерке. И чтобы без излишеств!

…На рассвете, уже близ тяжелых орудий, Ногтев поднес майору стакан, наполненный золотисто-зеленым кумысом. Туголуков выдохнул, выпил залпом, крякнул, передернулся:

– Эх, хороша!

В животе разлилась истома. Майор запрокинул голову и стал рассматривать звездное небо. Кумыс подействовал отменно, майор испытал острейший приступ ностальгии. Он молча глядел на Рождественскую звезду, самую яркую, и тщетно силился отыскать Солнце. Временами ему чудилось, будто он видит не только Солнце, но и далекую Землю. На глаза навернулись слезы, майор вытер их рукавом, передал стакан Ногтеву. Поднял руку, дал отмашку:

– Ну, с Рождеством!…

Ударили пушки.

От души покосив из «калача» тамбовскую братву, Москва удовлетворенно окинул прощальным взглядом дымящиеся, булькающие тела. Мысленно он сопоставился с яростным суперрейнджером западного образца и нашел в себе ряд преимуществ. Вскинув автомат проблевавшимся дулом к небу, Москва не без изящества откинулся в подобострастно курлычащий БМВ. Тачка взвилась на дыбы, и дверцу Москва притворял уже на полном ходу. Так начался и завершился его бесхитростный рабочий день, в знак чего Москва стянул с коротко стриженной башки наиболее вызывающий элемент спецодежды – дырявый черный чулок.

На Сенной Москва велел водиле тормозить лапти.

– Стой здесь, – распорядился он желудочно-кишечным голосом и неспешно выполз на тротуар. С солидной уверенностью тараня мельтешащих фофанов и сявок, он дошел до табачного ларька и взял блок сигарет. Потом задержался у книжного развала. С обложек скалились страшные, внутренне и внешне Москве близкие хари. Он решил почитать что-нибудь по специальности, пробежал глазами заглавия: «Отморозки», «Ублюдки», «Падаль», «Нечисть», «Скоты». Купив кое-что из этого списка, Москва сперва изучил обложку, а после – портрет автора, приходя постепенно к выводу о почти полной идентичности творца и творения.

Чуть поодаль, сторонясь шеренги бабулек с трусами и шапочками, стоял, потупив очи, тощий субъект в черном с ящиком для пожертвований на шее. Москва, относившийся к обрядовой стороне религии с суеверным уважением, замедлил шаг. «Спаси и сохрани», – прочел он надпись на ящике и ощутил позыв на благотворительность. Монах, низко опустивший косматую голову, что-то беззвучно бормотал. Москва извлек купюру достоинством в пятьдесят тысяч рублей и, придерживая ее над щелью, строго спросил:

– Хватит?

Монах еще ниже склонил голову, как будто кланялся он не в смиренной признательности, но пытался увериться в наличии водяных знаков.

– Смотри! – сказал Москва недоверчиво, на всякий случай, неизвестно что имея в виду. Уронив купюру в щель, он потерял к монаху интерес и двинулся к машине. По дороге купил и на ходу сожрал, пачкаясь, какой-то шикльгрубер.

– Жми, – бросил Москва водиле, садясь.

– Куда? – осклабился тот угодливо.

Москва немного подумал.

– Потом скажу, – решил он. – Вообще-то, давай домой, – ему представились приятные явления домашнего быта, и Москва предпочел никого больше сегодня не убивать и не калечить, а вместо этого полистать приобретенные учебники, посмотреть телевизор и узнать, какими способами это делают другие.

Москва проживал в старом доме, в двухкомнатной квартире, где до него коротала свой век его супруга, бабуля восьмидесяти пяти лет, никак не ждавшая от судьбы подарочка в виде молодца-суженого. Под дулом пистолета она в принципе согласилась на брак, Москва скоренько все оформил, после чего дал ей попить чего-то сладенького и овдовел. Конечно, с приходом нового хозяина квартира только выиграла. Появились дверь-броня и решетки на окнах, обновилась мебель, приехала аппаратура. Поменялись и соседи, благо прежде в том доме обитали главным образом пенсионеры и алкаши, большей частью совмещавшие в себе одно и второе. Все они куда-то пропали, и вскоре власти сочли за лучшее обходить стороной народившийся серпентарий. Убогий двор наполнился мощными тачками округлых форм, и время от времени тачки принимались ни с того ни с сего петь и визжать дурными сиренами, повергая в трепет всех, кто без тачек.

Москва ввалился в прихожую, машинально ткнул пальцем в клавишу магнитолы и пошел бродить по комнатам, раздеваясь походя до трусов. Уровень цивилизованности не допускал в нем любви к одежде, и Москва имел обыкновение ходить дома голым, как и полагалось на его ступени эволюционной лестницы.

– Радио «Небо», – сообщила магнитола не в меру счастливым голосом. – Бе-е-е! Ме-е-е!

– Что за херня, – пробормотал Москва, приближаясь к приемнику и безотчетно поигрывая шарами мышц. – Оставайтесь с нами, – пригласило радио доброжелательно. – В студии – наши постоянные ведущие: Полкан Мадамыч и Грибан Поддамыч.

– Абрам Агдамыч, – процедил Москва, выключая приемник. Он налил себе большой стакан мартини, закинул в пасть рыбу на булочке и рухнул в кресло, портя воздух и вообще блаженствуя. Подцепил легкий, словно пушинка, пульт, прицелился в телевизор. Тот с готовностью просветлел лицом и показал пляшущее шоколадное яйцо «Киндерсюрприз».

– До свидания, друзья! – заблеяло яйцо. – Мне пора возвращаться в мой волшебный мир!

– Ага, в ларек, – кивнул Москва и стал ждать, что будет дальше. Яйцо сменилось шоколадкой, которая заполнила экран своим гуталиновым нутром, где в пузырях падали влюбленные пары.

– Волшебный мир вкуса, – объяснил невидимый толкователь. – Возьми за щеку свежесть фруктов! Увлекательное фантастическое путешествие в страну райских грез.

Палец Москвы завис над кнопкой переключения каналов, но тут с экрана торжественно пропели:

– Говорит радио «Небо»! Да, друзья, – всем нам, быть может, уготовано в итоге попасть в шоколадку. Оставайтесь с нами!

– Херня, – сказал Москва в смятении, тупо пытаясь назвать явление и тем сообщить ему реальность. Однако он не преуспел, так как реальность отличалась многообразием, а имя было одно. Тем временем в телевизоре стало происходить нечто непонятное. Сперва показали какую-то нелепую студию с двумя ведущими. Все в этих дикторах было неладно: уши, носы, рты и глаза поменялись местами, что смотрелось вызывающе и даже создавало впечатление угрозы.

– Полкан Мадамыч, – представился первый.

– Грибан Поддамыч, – отрекомендовался второй.

Картинка исчезла. Теперь Москва наблюдал ленивый водоворот с воронкой в центре. Спираль медленно закручивалась сама в себя, а на периферии описывал круги маленький артиллерийский снаряд со скрещенными косточками. По всем законам ему следовало потихоньку смещаться к прожорливой дыре, однако этого почему-то не происходило.