Александр Ольбик - Ящик Пандоры

Утром, когда Пандора ушла на работу, он с только что написанной картиной отправился в санаторий за своими втоптанными в грязь полотнами. Все были на месте: за администраторской стойкой те же куклы Барби, которые мило его приветствовали, и он им в ответ тоже помахал рукой, был на месте и бармен Зенон, свеженький как огурчик, правда, с небольшой царапиной на щеке. Вдалеке показалась узкоплечая фигура сантехника Афони, направлявшегося в рабочую столовую.

Зенон предложил выпить, но Дарий отказался. Закурили, и бармен поведал некоторые подробности того вечера, когда в баре гуляла Орхидея со своей свитой. Оказывается, после репетиции в зале вся кодла заявилась в бар и устроила такую оргию, от которой все пять этажей санатория сотрясались, словно во время землетрясения. На что лояльный к Орхидее главврач Нафталей, но и тот пришел в ужас и дважды прибегал в бар, чтобы утихомирить «золоту молодежь», а по классификации Дария – «золотистых стафилококков». Часам к десяти к ним присоединились еще несколько человек, и в том числе пятеро «полуфабрикатов», которые были в фаворе у Орхидеи. Это были молодые парни, загорелые, развязные, как бывают развязными еще не совсем зрелые, но испившие яда славы недоросли.

– Они по-свински нажрались, заблевали все углы, – Зенон так поморщился, что Дария самого замутило. – А потом по одному, по двое бегали факаться в зал, и затрюхали все кулисы, весь занавес …И Фокий туда шастал с одной рыжей курвой, потом другую повел. Уронили столик, побили посуду, а госпожа Орхидея то ли от ревности, то ли от дури позволила себя вые… одному молокососу прямо здесь, в углу за автоматами. Единственный, кто вел себя по-человечески, был Авгутин, который, упившись в дуплет, проспал на подоконнике…

Дарию такие разговоры ни о чем не говорят, он и сам не дурак этим заниматься где угодно и с кем… А вот тут он соврал себе, ибо пока что кроме Пандоры ему никто не нужен.

– Наверное, они тебе неплохо забашляли? – спросил Дарий бармена. – Обычно попса гуляет широко…

– Да, на чай я жаловаться не могу, сама Орхидея отстегнула неплохую маню. Что есть, то есть, но все равно противно. Когда их смотришь по телевизору – это одно, когда возникает такой дрочильный момент – совсем другое дело. Ты ж понимаешь…

Дарий все понимал, но Зенону не сочувствовал. Подумаешь, потрахались золотистые стафилококки. Делов-то… И еще заплатили.

– Ты что-нибудь принес для продажи? – поинтересовался Зенон и поглядел на завернутую в бумагу картину, которую Дарий положил на столик.

– Нет, это для другого случая. Ты мне отдай мои картинки, а то времечко уже поджимает.

Бармен зашел в подсобку и вернулся с большим целлофановым пакетом, в котором был весь Дарий.

– Еще не высохли как следует, – сказал Зенон. – Но сушиться должны медленно, иначе покоробятся.

– Интересно, откуда взялся дождь? – художник вынул из пакета одну картину и поморщился. Понюхал, – она же дерьмом воняет…

– Ты меня не так понял… Никакого дождя не было, просто прорвало трубу в бальнеологическом отделении, и всю территорию затопило сероводородом… Отсюда и вонь… Так что твои картины пропитались целебными элементами, ради которых люди платят большие деньги… – Зенон, разумеется, шутил, что, впрочем, Дария не обижало.

– Я ей продал пять штук, а тут только четыре, – демонстрировал Дарий вынутые из пакета картины.

– Сын главврача передал мне именно столько, и я не думаю, что кто-то тебя нагрел. Может, одна картина все же поехала в Москву, что тоже неплохо.

Дарий, глядя на свою живопись, не очень пал духом: кое-где подтеки, грязь от ног, небольшое шелушение краски, но это все поправимо…

– Налей-ка на дорожку винца… – попросил он бармена. – Если можно, итальянского красного.

– Сухача?

– Разумеется.

– Сухое только чилийское каберне… Сантьяго…

Дарий махнул рукой, мол, наливай, а сам уже нанизывал на язык строфу одного странного поэта: «У него спросили: есть ли в Чили города? И он ответил: никогда! И его разоблачили…»

После вина на душе немного повеселело, и когда он проходил мимо оранжереи Инцеста, повернул к входу, захотелось посмотреть на его красавицу-дочь. Однако в цветущем и источающем божественное благовоние Эдеме никого не было, и художник, несколько разочарованный, поплелся на автобусную остановку. По пути встретил Нафталея, который долго тряс его руку и в конце концов сказал: «Не один ты потерпел, эти дешевки разбили хрустальный гарнитур на двенадцать персон. Фока решил станцевать на столе лезгинку, а у него, сам знаешь, костыли на два метра… Ух, стервятники…»

– А чего ты их приваживаешь, если они такие стервятники? – видимо, наивность родилась раньше Дария, иначе бы он столь дурацкий вопрос не задавал.

– Ладно, искусство требует жертв… Но я, как ты понимаешь, не тебя имею в виду, твои картины пострадали из-за разгильдяйства моего сантехника. Афоня, сволота, между прочим, ужрался в ее же компании… Пили все – и артисты, и мои больные, и вся администрация. Ужас, срам, не могу до сих пор прийти в себя. А насчет твоего урона… Если есть время и желание, приезжай, устроим тебе целебные процедуры в виде душа-каскада, подводного массажа или радоновых ванн… Гарантирую, после них только и будешь думать о пистоне…

Около остановки он зашел в придорожную забегаловку, арендованную цыганами, и выпил вина, от которого его едва не стошнило. Это была сто… двести… трехсотпроцентная крутка, и не зря говорят, что после этой забегаловки многие прямиком летят в «неотложках» в реанимацию. Но Дарий – неверующий антроп, и таким он бывает чаще всего, пока сам не стукнется лбом… Однако, порыгав, перекурив, он все равно словил какой-то кайф и, сев в автобус, через минуту забыл обо всем, что не касалось живописи. Он направлялся к Кефалу, чтобы показать свое новое творение. Как-никак этот старый мудила неплохо разбирался в живописанине, хотя иногда его заносило и предметного разговора не получалось. Дарий молил Бога, чтобы только застать его одного, без шлюх или, как их называет сам Кефал, сиповок-многостаночниц.

Улица, на которой он жил, как всегда, была опрятна и лежала в густой тени каштанов, сирени и старых, но еще очень крепких лип. Был земляничный полдень, и когда Дарий поднимался к домику Кефала, в лицо подувал бриз, приносящий с собой запахи немного подопревших морских водорослей, которые после ночного прилива бесконечной траурной каемкой обрамляли берег залива.

На крыльце, в отличие от того раза, когда Дарий приходил к старцу и застал на крыльце двух лесбиянок, теперь сидел щенок коричневой таксы, уставившись с любопытством на двух спаривавшихся стрекоз. А когда увидел Дария, поджал хвостик и, сбежав со ступенек, сиганул под крыльцо.